буклет --------------- «…Дух, объединяющий благороднейших, лучших людей на земном шаре, тот дух, который никакое время не может разрушить», – так писал Бетховен в посвящении своей фортепианной сонаты Ми мажор, соч. 109, обращаясь к Максимилиане Брентано, дочери своего давнего друга и (возможно) «бессмертной возлюбленной» Антонии Брентано. Сочиненная в 1820–21 гг. эта соната открывает своеобразный цикл трех последних фортепианных сонат Бетховена, в которых привычная «классицистская» схема трактована с такой неожиданной, поистине романтической свободой. Ми-мажорная соната выделяется камерным, интимно-лирическим тоном. «Игра мечты и любви», – охарактеризовал ее Ромен Роллан. Если вспомнить, что одновременно Бетховен работал над одним из своих самых масштабных замыслов – «Торжественной мессой» – тем более удивительна та легкость, ажурность звучания, в которую вовлекает нас начало первой части. Vivace non troppo звучит, как вдохновенная импровизация, внезапные перемены в которой словно вызваны мимолетным порывом чувства – как в шумановских арабесках. Ярко контрастна средняя часть – минорное Prestissimo; подобная шквалу осеннего ветра, она срывает нежные цветы воспоминаний. Но неторопливый финал (Andante molto cantabile ed expressivo) возвращает слушателя к умиротворенному настроению; исполненная светлой грусти тема (она близка к одной из песен цикла «К далекой возлюбленной») мягко расцвечивается в свободных вариациях. Мелькают образы из первой части, напускная серьезность фуги сменяется вдохновенной песнью. Возвращение темы в последних тактах замыкает круг, по словам Ю. Кремлёва, в лишенном привычного fortissimo заключении остается «созерцательность, красота чудесной умиротворенной мечты». «…Ах, Клара, эта музыка, которая теперь постоянно звучит во мне, и какие прекрасные мелодии … у меня опять готова целая тетрадь новых вещей. Я хочу назвать ее “Крейслериана”. Ты и мысли о тебе играют в ней главную роль, и я хочу посвятить ее тебе, – да, тебе и никому другому, – как мило будешь ты улыбаться, когда найдешь в ней себя. Моя музыка, при всей ее простоте, кажется мне сейчас чудесно сплетенной, говорящей из глубин сердца, и она действует на всех, кому я ее играю» – это строки из письма Шумана (1838 г.) к своей возлюбленной Кларе Вик. Новое произведение композитор все же посвятил Фредерику Шопену в знак преклонения перед его гением; но страстная, драматическая порывистость этой музыки, ее резкие перепады настроений – от отчаяния к тихой мечтательности – рождены бурным, все возрастающим чувством к Кларе, которая становилась тем нужнее Роберту, чем сильнее были препятствия к их счастью. «Как прекрасна эта вещь, как много здесь юмора и в то же время таинственности, – отвечала Шуману Клара. – Меня изумляет твоя душа, все новое в ней». Вдохновляясь литературным творчеством романтиков, Шуман отдавал предпочтение Жан-Полю, но именно фигура капельмейстера Йоганнеса Крейслера, рожденная пером Эрнста Теодора Амадея Гофмана – неистовый гений, убегающий от реальности в свой мир звуков и фантазий, был своего рода двойником самого Шумана. Даже композиция гофмановского романа, с ее «случайным» переплетением мыслей Крейслера и мещанским добродушием рассуждений кота Мурра, заставляет вспомнить о душевной раздвоенности композитора, воплотившейся в образах Флорестана и Эвсебия… Современник и ближайший друг композитора Ф. Брендель сравнивал «Крейслериану» с «ландшафтом, подернутым дымкой, из которой лишь кое-где выступают предметы, освещенные солнцем – это четко и ярко очерченный план и, наоборот, расплывчатый и исчезающий в бесконечной дали второстепенный план». Цикл «Крейслериана» с трудом поддается привычной классификации, не укладываясь в прокрустово ложе традиционных жанров. И тем не менее восемь пьес (многие из них, в свою очередь, делятся на более мелкие эпизоды) звучат будто рожденные в едином порыве творческого горения, в котором горечь непреодолимого одиночества сливается с упоением неземным счастьем. «Сладостное и всегда новое удовольствие от праздного времяпрепровождения» – такой эпиграф из романа своего современника Анри Ренье предпослал композитор «Благородным и сентиментальным вальсам». Морис Равель много лет мечтал создать произведение, навеянное вальсовой стихией И. Штрауса; в этом цикле, однако, французский автор оказался в русле другой, шубертовской традиции. «Вальсы» были закончены в 1911 г., сам автор зафиксировал произо- шедший в них стилистический поворот: «Виртуозность... сменяется прозрачным письмом, подчеркивающим гармонию и выявляющим мелодический рисунок». Танцевальная стихия всегда привлекала Равеля, об этом свидетельствуют уже ранние пьесы «Павана» и «Хабанера». Композитор только что закончил работу над балетом «Дафнис и Хлоя»; неудивительно, что вскоре возникла хореографическая версия и «Благородных и сентиментальных вальсов». Со временем в симфоническом «Вальсе» и в «Болеро» мощная энергия ритма будет безраздельно властвовать в равелевской музыке. Конечно, здесь Равель еще далек от «демонизации» вальса – неповторимый облик циклу придает прозрачность фортепианного письма, утонченная изысканность гармонии (недаром Дебюсси, прослушав один из «вальсов», заметил: «Это самое тонкое ухо, которое когда-либо существовало»). Однако ухо чуткого слушателя заметит ироничный скепсис, маскирующийся под простоту звучания, а порой и явное внутреннее напряжение, которое заставит усомниться в искренности эпиграфа. Не скрывается ли под «праздностью» вальсового кружения более глубокий смысл? Балет «Аделаида» на музыку «Благородных и сентиментальных вальсов» заканчивается счастливо: героиня отвечает взаимностью пылкому влюбленному юноше. Однако тихий, истаивающий эпилог после ярко темпераментного финального вальса оставляет чувство недосказанности, зыбкости ощущений. Возможно, эта сладостная мечта, иллюзия погружения в давно прошедшие времена – попытка убежать от надвигающихся катастроф новой эпохи… Одночастная «Соната-воспоминание», открывающая цикл «Забытые мотивы» (соч. 38), сочинена Николаем Метнером в период между 1916 и 1920 гг. Она была излюбленным номером авторских концертов композитора, который считал ее «своей настоящей творческой удачей». Три десятилетия спустя с нее началось возрождение интереса к метнеровскому творчеству, и сегодня «Соната-воспоминание» появляется на концертных афишах чаще других его произведений. Эта соната демонстрирует стремление Метнера к более «разреженному», прозрачному музыкальному письму; насыщенность звучания ранних произведений сменяется простотой лирической задушевности. «Его музыка непосредственна, тепла, жизненна» – эти слова Н.Я. Мясковского о Метнере, пожалуй, в наибольшей степени характеризуют «Сонату-воспоминание». Спокойное, неторопливое течение музыки сочетается в ней с однородностью материала – в тематизме и его развитии почти отсутствуют контрасты! Однако тонкие интонационные связи, искренность музыкального высказывания рождают ощущение глубокого единства, того «разнообразия в однородности», которое сам композитор считал высшей целью творческого процесса. Борис Мукосей «Мелодия» дала мне редкую возможность собрать воедино сочинения, особенно важные и дорогие для меня. На первый взгляд выбор слишком разбросанный, но если присмотреться, то есть логика в форме этого диска: два цикла из восьми пьес каждый и две сонаты. Я назвала этот диск Reminiscenza не только по названию сонаты Николая Метнера («Соната-воспоминание»), но главное потому, что каждое из этих сочинений важно и дорого для меня. «Крейслериану» Шумана я играю всю мою жизнь и, как и должно быть, сочинение меняется и живет вместе со мной, все больше и больше притягивая. Как и другие большие циклы, такие как «Юмореска» или «Давидсбюндлеры», «Крейслериана» остается вечной загадкой, дает возможность углубленного поиска для музыканта, вводит в состояние транса, проносясь огненным вихрем и истаивая на горизонте другого мира. Такие французские и в то же время изломанно-серьезные вальсы Равеля я полюбила еще в юности. Для меня эта музыка, безусловно, перекликается с его же большим Вальсом, про который Дягилев сказал, что под него нельзя танцевать, тем самым сделав комплимент этому сочинению: оно гораздо сложнее, чем просто вальс. Этот цикл тоже лишь воспоминание о вальсах, переплетенное с одной стороны с «удовольствием в бесполезном занятии» (эпиграф Анри де Ренье), с сожалением о прошедшем или просто придуманным, он напоминает эскизы гениальных художников, в которых они одним росчерком умудряются создать вихрь воспоминаний. Для меня каждая соната Бетховена – жемчужина. Первая из трех последних (Ми мажор) уже на грани распада классической сонатной формы, когда части соприкасаются, создавая единое целое, определенно связана с музыкой и Шумана, и Метнера – Метнера, такого русского композитора с немецкими корнями. Еще в юности я полюбила его музыку высочайшего качества, начала играть. Мои педагоги А.П. Кантор и М. С. Воскресенский полностью меня в этом поддерживали и помогали. Я провела много времени, сидя рядом со С.Т. Рихтером, слушая его исполнение «Сонаты-воспоминания». И только позднее, живя уже в Париже, сама начала играть ее. Так случилось, что дорогие мне ушедшие из жизни люди (Святослав Рихтер, Антон Маталаев, Юрий Борисов), слышали мою Сонату и благословили, я играю и буду ее играть с памятью о них. В этом диске каждое из четырех сочинений оканчивается на пианиссимо, чтобы не спугнуть Воспоминания. Людмила Берлинская Людмила Берлинская выражает огромную благодарность Маше Маталаевой и Артуру Анселю за поддержку и помощь в работе над данным альбомом.