2 дня
О сайте
2 | Станислав НЕЙГАУЗ. Последний концерт. Большой зал Московской консерватории, 18 января 1980 г. (Live) MEL CO 1023 2022, дата записи: 18 января 1980  |
melodist / 2022-03-19 15:53:44 / Редакция № 2: 2022-03-20 19:26:29
| 1 Объявление программы I отделения концерта . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 0.52 Фредерик Шопен 2 Баллада № 1 соль минор, соч. 23 . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 8.44 3 Баллада № 2 Фа мажор, соч. 38 . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 7.28 4 Баллада № 3 Ля-бемоль мажор, соч. 47 . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 7.24 5 Баллада № 4 фа минор, соч. 52 . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 11.11 6 Объявление программы II отделения концерта . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 0.27 Фредерик Шопен Соната № 3 си минор, соч. 58 7 I. Allegro maestoso . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 8.54 8 II. Scherzo. Molto vivace . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 2.48 9 III. Largo . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 9.09 10 IV. Finale. Presto . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 5.25 11 Колыбельная, соч. 57 . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 4.35 12 Баркарола, соч. 60 . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 8.48 Бисы: Фредерик Шопен 13 Вальс Ля-бемоль мажор, соч. 64 № 3 . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 2.58 Клод Дебюсси 14 «Лунный свет» из «Бергамасской сюиты», L 75 № 3 . . . . . . . . . . . . . . . . 4.23 Сергей Рахманинов 15 Прелюдия до минор, соч. 23 № 7 . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 2.37 Александр Скрябин 16 «Ласка в танце», соч. 57 № 2 . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 1.41 Общее время: 87.31 Станислав Нейгауз, фортепиано Анна Чехова, ведущая Запись с концерта в Большом зале Московской консерватории 18 января 1980 г. Звукорежиссер – Вадим Иванов «Мелодия» публикует в цифровом формате не издававшуюся ранее запись последнего концерта пианиста, представителя династии Нейгаузов. «Последним из могикан романтической школы» называл Нейгауза его ученик Владимир Крайнев. «За его игрой всегда чувствовалось что-то большое и значительное, какое-то огромное напряжение романтизма, вся внутренняя романтическая культура этого музыканта необычного происхождения и судьбы». Сын одного из основателей отечественной фортепианной школы Генриха Нейгауза, Станислав унаследовал пианистический и педагогический дар своего великого отца. Но с самых первых шагов в искусстве он шел своим путем, демонстрируя ярко выраженную индивидуальность – еще студентом Московской консерватории, в 1949 году он должен был возглавить группу советских пианистов на возрожденном после войны Международном конкурсе имени Шопена в Варшаве, но в последний момент ему не разрешили выезд из-за «неправильной» фамилии. Тогда власть не выпустила его из страны, но неучастие в конкурсе не помешало Станиславу Нейгаузу найти свою аудиторию. Творчество Шопена оставалось краеугольным камнем его репертуара: его интерпретация Третьей сонаты была признана лучшей, она звучала и на последнем концерте. Концерт состоялся 18 января 1980 года, за шесть дней до смерти артиста; программа была посвящена творчеству Фредерика Шопена. Как единое повествование, живое воплощение поэзии в музыке звучали в его исполнении четыре фортепианных баллады. Программу завершали «Баркарола» и «Колыбельная», в которых явственно слышалась мудрость прощания и примирения. Нейгауз долго играл на бис (в запись вошли прелюдия до минор Рахманинова, «Ласка в танце» Скрябина, «Лунный свет» Дебюсси) – публика, как всегда, не отпускала его; но мало кто мог предположить, что эта запись станет последней. |
melodist / 2022-03-19 15:55:05 / Редакция № 1: 2022-03-19 15:56:24
| «…Когда вы начинаете играть, вы ничего не можете спрятать. Потому что ваша игра – это зеркало вашей души». Станислав Нейгауз «…Всем, кому посчастливилось бывать на концертах Станислава Нейгауза, памятна их особая аура. Памятен ровный, сдержанный гул постепенно заполняющегося, обычно затемненного концертного зала. … Шелест программок, обмен репликами, приветливые кивки, скрип кресел – все, казалось бы, привычные и незначительные мелочи, сопровождающие начало любого концерта, теряли свою обыденность и наполнялись каким-то глубоким смыслом, ощущением общей причастности некоему таинству … Он выходил на эстраду не стремительным и уверенным шагом победителя, а осторожной и несколько отрешенной походкой человека, сосредоточенного на важной для него мысли, которая уже созрела и вот-вот оформится, но требуется еще одно усилие, чтобы не потерять ее и выразить со всей полнотой заложенный в ней смысл. Его облик был отмечен печатью избранности, редкой духовной красоты: статная фигура в элегантном черном велюровом костюме, благородное, чуть смуглое, будто опаленное “темным пламенем”, тем самым скрябинским “flamme sombre”, сразу запоминающееся лицо с выразительным профилем, обрамленным мягкой волной седой шевелюры, плавно ниспадающей на лоб. …Впечатление внутренней значительности и силы (не физической, а духовной) здесь парадоксально соединялось с подспудно угадываемой незащищенностью, уязвимостью, хрупкостью (fragilite)… Сдержанный поклон, аплодисменты и вот – он за роялем. “Гул затих”. Будто прислушиваясь к “голосу издалека” (Stimme aus der Ferne) его голова слегка склоняется к клавиатуре. Через мгновение публика тоже услышит эти звуки, передаваемые чуткими пальцами артиста…» Этим воспоминанием музыковеда Бориса Бородина хочется начать очерк о последнем концерте Станислава Нейгауза, состоявшемся за шесть дней до его смерти. О том, что это выступление будет прощанием с публикой, знали только самые близкие; иные поклонники и ученики пропустили концерт, проходивший в разгар консерваторской сессии – они были уверены, что не раз еще услышат «его» Шопена, Скрябина, Дебюсси… Но осталась лишь запись, зафиксировавшая последнее фортепианное слово Мастера. Представитель династии Нейгаузов, преемник своего великого отца в исполнительстве и педагогике – так воспринимало Станислава Нейгауза большинство. Сам он не мыслил себя вне семейной традиции; начав работать ассистентом в классе Генриха Нейгауза, «Стасик» (как любовно называли его домашние и ученики) постоянно ссылался на отца и в дальнейшем регулярно проводил вечера его памяти, демонстрируя студентам редкие записи. По его собственному признанию, «поначалу отец не слишком-то верил в мое артистическое будущее. Но, присмотревшись ко мне однажды на одном из студенческих вечеров, изменил, видимо, свое мнение – во всяком случае, взял к себе в класс. У него была масса учеников, он всегда был крайне перегружен педагогической работой. Помню, мне чаще приходилось слушать других, чем играть самому – очередь не доходила…» И в то же время было бы величайшей несправедливостью видеть (и слышать!) в нем лишь «продолжателя». О том, насколько яркой пианистической индивидуальностью обладал Станислав, еще будучи студентом Московской консерватории, свидетельствовало отборочное прослушивание на первый послевоенный конкурс имени Ф. Шопена в Варшаву (1949) – по решению комиссии он должен был возглавить советскую делегацию пианистов (в последний момент ему не разрешили выезд из-за «неправильной» фамилии). Неучастие в конкурсных баталиях не помешало Станиславу Нейгаузу найти свою аудиторию; «лишний билетик» перед его концертами спрашивали задолго до входа в зал. Его прославленный ученик Владимир Крайнев писал: «За его игрой всегда чувствовалось что-то большое и значительное, какое-то огромное напряжение романтизма, вся внутренняя романтическая культура этого музыканта необычного происхождения и судьбы». Русская пианистическая культура знала множество «шопенистов». Любовь к Шопену передалась Станиславу от его отчима – Бориса Пастернака. Польский гений был для поэта «поклонником жизни в искусстве» («Опять Шопен не ищет выгод…»); в неотделимой от музыки жизни Станислава Нейгауза Шопен занимал исключительное место. Во вступлении к публикации эссе Пастернака о Шопене Станислав Нейгауз писал о его музыке (а также о Моцарте и позднем Бетховене): «Иногда, когда слушаешь этих авторов в хорошем исполнении, кажется, будто слышишь не звуки рояля, а живой голос души, преисполненный великой доброты и любви к людям и жизни». Только «величайшая искренность и страстная влюбленность в музыку, – считал он, – способна оградить … от малейшей фальши интонации и помочь исполнителю найти правду, естественность и меру свободы проявления своего “я”…». Он был убежден: «Шопен, как никто другой, чувствителен к мере этой любви и искренности и требует в работе того жара и того духовного напряжения, которые мы называем вдохновением…» Интерпретаторы и исследователи творчества Шопена нередко прибегают к программным толкованиям его произведений, отталкиваясь от событийных реалий или литературно-поэтических образов; не был чужд подобным аналогиям и Нейгауз-старший. Станислав не использовал этот прием в педагогических целях и не нуждался в нем как исполнитель. Ему, выросшему в поэтической атмосфере дома в Переделкино, открывалась суть шопеновской музыки как воплощение «чистой поэзии» – той, что по его же словам «составляет главную сущность [искусства], его прелесть, его пафос…» и повествует «о красоте мира и человеческой души, о высоте помыслов и устремлений мысли, о счастье и трагичности жизни» как таковой. Так некогда Шопен вложил Живое чудо Фольварков, парков, рощ, могил В свои этюды. Трактовку четвертой баллады Шопена относят к высшим исполнительским достижениям Нейгауза-сына. Однако в свой последний концерт он включил все фортепианные баллады композитора. Исполнители, решившиеся на этот шаг, должны прежде всего выстроить драматургию макроцикла: с другой стороны, предельная выразительность, интенсивность музыкального развития, свойственная каждой из шопеновских баллад, таит опасность эмоциональной перегрузки слушателя. В исполнении Станислава Нейгауза чисто пианистические задачи, столь соблазнительные для артистического самолюбия, как будто игнорируются. Четкость «произнесения» драматических эпизодов, ажурный блеск лирической скерцозности, свободное парение мелодии на волнах rubato – об этом мы не успеваем задуматься, слушая сквозное повествование «о счастье и трагичности жизни», вместе с автором (и исполнителем) преодолевая «тяжкий путь познания» от многосоставной рапсодичности первой баллады, через полярную неразрешимость второй, проживание полнокровной радости бытия третьей к объективному принятию неизбежности в последней. Еще более символичным было включение в программу Третьей сонаты. Она сопровождала Станислава Нейгауза с первых шагов артистического пути. Когда он сыграл ее на прослушивании к шопеновскому конкурсу, мнение было единодушным – трудно было вообразить лучшее исполнение! Нейгауз возвращался к ней постоянно; вечно неудовлетворенный собой, настойчиво искал новые решения на пути к недосягаемому идеалу. Пианист Михаил Лидский вспоминал о «пронзительно-воодушевленной атмосфере», которая наполняла концертный зал каждый раз, когда Станислав Нейгауз исполнял эту сонату. «…Казалось, перед нами проходит человеческая жизнь, полная страданий, борьбы и прозрений. Всякий раз это было как будто впервые и всякий раз пианист (создавалось впечатление, будто именно он – “герой” сонаты) имел поистине триумфальный успех. Тут и музыка, и ее исполнитель, и слушатель были в полном согласии». Третья соната демонстрирует, насколько парадоксально (на первый взгляд!) творческая эволюция гения может отдалиться от жизненных реалий; если фоном для мрачного трагизма Второй сонаты был один из самых счастливых периодов жизни Шопена, то в год работы над Третьей на него обрушивается череда тяжелых испытаний. И тем не менее в последнем масштабном сочинении для фортепиано Шопен словно воспаряет над потоком жизни, наполняя музыку ощущением «величия и несгибаемости человеческого духа» (Станислав Нейгауз). И по отзывам слушателей, она никогда не звучала у него так глубоко и проникновенно, как в ту, последнюю встречу с публикой. Программу завершали «Колыбельная» и «Баркарола» –две миниатюры, волей автора преображенные до масштабов эпических поэм. «В “Колыбельной”, – пишет Генрих Нейгауз (младший), – нас очаровывает поющее, полупрозрачное, тончайше убаюкивающее звучание Des-dur’ных вариаций, а в “Баркароле” – не столько “всплески воды”, сколько высочайшая простота фразировки, почти воздушные трели, напряженнейшая кульминация и редко кем замечаемая “вопросительность” левой руки на фоне переливающихся пассажей правой». Публика долго не отпускала Станислава Нейгауза – впрочем, на его выступлениях так было почти всегда. «Бисы» прощального концерта, как будто, напоминали о других репертуарных пристрастиях артиста (Рахманинов, Дебюсси, Скрябин); впрочем, и в них на первый план вышел «шопеновский» вектор позднеромантической музыки ХХ столетия… На вопрос своей французской ученицы Брижит Анжерер о любимом стихотворении, Станислав Нейгауз процитировал пушкинские строки: Я не хочу, о други, умирать, Я жить хочу, чтоб мыслить и страдать… «Все его бури и драмы близко касаются нас, – писал о Шопене Пастернак, – они могут случиться в век железных дорог и телеграфа». Так и искусство Нейгауза-сына, шедшего своим путем – искусство волнующее, мыслящее, страдающее – живет для нас и сегодня в сохранившихся трансляционных записях. Борис Мукосей РУКОВОДИТЕЛИ ПРОЕКТА: АНДРЕЙ КРИЧЕВСКИЙ, КАРИНА АБРАМЯН РЕМАСТЕРИНГ – МАКСИМ ПИЛИПОВ ВЫПУСКАЮЩИЙ РЕДАКТОР – ПОЛИНА ДОБРЫШКИНА ДИЗАЙН – АННА КИМ ПЕРЕВОД – НИКОЛАЙ КУЗНЕЦОВ ЦИФРОВОЕ ИЗДАНИЕ: ДМИТРИЙ МАСЛЯКОВ, ЮЛИЯ КАРАБАНОВА |
melodist / 2022-12-08 22:21:42 / Редакция № 1: 2022-12-08 22:22:07