Сторона 1
Дожди (И. Кашежева)
Эдуард Хиль
Записка (Ф. Пузырев)
Майя Кристалинская

Сторона 2
Веришь, не веришь (Л. Ошанин)
Клавдия Шульженко
Атомный век (И. Кашежева)
Муслим Магомаев

Аркадий Островский — это не просто имя и фамилия. Это, прежде всего, множество красок, звуков, множество человеческих судеб и всегда непрерывный поиск.
Хорошую песню написать трудно, еще сложнее написать такую, чтоб полюбилась она всем, чтобы приносила радость, улыбку, чтобы стала добрым другом. Именно такие песни—звонкие, светлые, душевные — дарил людям Аркадий Ильич Островский.
Талант Островского был солнечным, радостным и в этой своей радости увлекающим все поколения — от самых маленьких слушателей, для которых он написал прелестную песенку «Спят усталые игрушки», и кончая аудиториями всемирных конгрессов. Взявшись за руки, люди взволнованно пели «Пусть всегда будет солнце», пели на разных языках: русском, немецком, французском, английском...
По искристой оптимистичности и всеобщей популярности творчество Аркадия Островского схоже с творчеством И. Дунаевского. Я убежден, что его произведениям предстоит долгая счастливая жизнь.
Аркадий Островский был человеком беспокойного сердца; он не умел останавливаться. И еще была у него одна черта, кажущаяся мне особенно дорогой: что ни год — он писал все лучше. В последнее время появился у него и настоящий драматизм, полный истинной страсти, и в то же время яркий, «по-островски» оптимистичный. Такими были его «Голос земли», «Песня остается с человеком», «Атомный век» и многие другие.
Для меня Аркадий Островский — это двадцать лет совместной работы, с удачами и неудачами, жаркими спорами, и, вероятно, самой тесной дружбы и взаимопонимания. Для меня Аркадий Островский—это пятьдесят или сто песен, начиная от песни «Комсомольцы — беспокойные сердца» 1948 года и кончая работами последних лет — циклом «А у нас во дворе», «Песней любви», «Красной гвоздикой» и той самой последней из всего написанного Островским песней «Время».
По огромной работоспособности, по высокой требовательности к себе трудно назвать равного ему. Иногда совершенно готовая и яркая песня лежала по полгода, а то и вовсе не видела света из-за того, что Аркадию Ильичу не нравился или казался не наилучшим маленький отыгрыш, либо последняя нота, которая никак не находилась. Зато если он был уверен в песне, он начинал почти судорожно спешить с ее записью, за ночь делал оркестровку, обычно великолепную, сочную, единственно нужную именно для этой песни.
Чувство современности было для Островского органическим. Вот почему он считал своей необходимостью писать для каждого фестиваля молодежи, откликался на каждое крупное общественное событие. Помню тревожные дни на Кубе. Я сидел дома, занятый своими делами. Звонок. Взволнованный голос Островского. Он только что прочитал газету. «Понимаешь, нельзя промолчать. Можно, я приеду?» Он приехал, и мы, никуда не выходя, не отвечая на телефонные звонки, проработав несколько часов, написали песню о Кубе. Таким был и остался до конца своих дней Аркадий Островский.
За три дня до смерти мы говорили с ним по телефону. Он был здоров и через три дня должен был прилететь из Сочи в Москву на запись своей новой песни. Может быть, точнее всего мое и общее ощущение передал шофер такси, которому я сказал об этой потрясшей меня смерти Аркадия. «Что вы! — воскликнул шофер. — Ведь он же был на ходу». Вот именно. Аркадий был на ходу, в лучшей поре творческой зрелости, своего светлого и доброго таланта.
Мой звонкий друг — он не вернется,
Не улыбнется мне глазами.
Но звуки его песен — с нами,
Пока над нами светит солнце.
Лев ОШАНИН