2 дня
О сайте
Слова Блока «...сознание того, что чудесное было рядом с нами, приходит слишком поздно» не раз вспоминались мне, когда я собирал звуковой материал для этой пластинки, а звукооператор Т. Бадеян «совмещала по звучанию» и реставрировала фонограммы, сделанные в разное время, на разных, иногда далеко не совершенных, магнитофонах.
Как досадовал я на себя и своих коллег, вооруженных микрофонами, за то, что так немного стихотворений и, главное, непередаваемых на бумаге светловских интонаций в беседах и разговорах было зафиксировано магнитофонной лентой и киносъемкой!
Но когда пластинка была составлена и даже осталось несколько записей, которые в нее уже не вмещались (некоторые из них — «Советские старики», «Песня», «В больнице» — уже воспроизводились в предшествующей пластинке), когда вновь и вновь на пробных прослушиваниях звучал удивительно обаятельный в своей непринужденности и доверчивости к слушателю голос Светлова, постепенно возникало чувство радости и сознание огромной ценности того, что пусть не полно и не всегда технически совершенно, но все-таки было записано и теперь собрано на одном диске.
Тот, кто хоть раз видел Светлова, услышав его голос, сразу вспомнит живой облик этого замечательного человека, а тем, кто никогда его не видел и не слышал — а таких, вероятно, уже большинство, — светловское чтение и его своеобразная манера разговора помогут полнее, а главное, вернее понять эту личность и эти стихи.
Первая из сохранившихся фонограмм (будем надеяться, что со временем найдутся и более ранние записи) была сделана литературной редакцией Всесоюзного радио в 1958 году. Светлов рассказывал историю «Гренады». Подшучивая над удивительной популярностью этого стихотворения, созданного в 1926 году, Светлов писал позже в одной из статей: «Есть стихи-генералы, есть стихи-офицеры. Порой попадается стихотворение-маршал. У меня такой маршал — «Гренада». Правда, уже довольно дряхлый. Ему пора на пенсию. Но он не уходит Есть два генерала — «Каховка» — тоже в солидном возрасте, и средних лет — «Итальянец». А сколько рядовых необученных...»
С кем бы ни знакомился поэт, с ним начинали говорить о «Гренаде», где бы ни выступал — просили ее читать.
Высокое чувство пролетарского интернационализма, так ярко выраженное в стихотворении, определило его всегдашнюю актуальность для самого широкого читателя, а своеобразие, необычность и, вместе с тем, естественность выражения этих чувств и понятий принесли признание самых разных и строгих ценителей поэзии.
Владимир Маяковский, поэт, как известно, писавший в совсем иной манере, чем Светлов, говорил: «Вот натаскают ворох брошюр, пишут, скрипят цитатами об Интернационале, о классовой солидарности, о мировой революции. Пишут скучно, на всем пыль. А приходит поэт и говорит: Я хату покинул, пошел воевать, чтоб землю в Гренаде крестьянам отдать!., и все ясно».
Марина Цветаева в письме к Борису Пастернаку просила: «Передай Светлову, что его «Гренада» — мой любимый — чуть не сказала: мой лучший стих за все эти годы».
«Гордая и вечно молодая «Гренада», — писал уже в середине 60-х годов Константин Симонов, — из тех стихов, с которыми шагают пионеры, идут комсомольцы, с которыми вступают в партию коммунистов, с которыми идут воевать против фашизма. Потому что в этих стихах есть нестареющая суть коммунизма, прошедшая прекрасный и незапятнанный путь сквозь все времена».
...Первое стихотворение Светлова было опубликовано в 1917 году в газете «Голос солдата». И на всю жизнь поэт останется верен этой теме, теме революции и гражданской войны. Никогда он не мог забыть своих друзей, первых комсомольцев Екатеринослава, и о чем бы в дальнейшем ни писал, он писал как комсомолец самого первого призыва, продолжал жить в этой высокой нравственной атмосфере.
Вы услышите, как вновь и вновь воскрешает Светлов дорогие ему образы в таких стихотворениях, как «Первый красногвардеец» и «Пенсионерка». В последнем стихотворении Светлов дает удивительно емкую и, как всегда, по-светловски необычную, выразительную формулу преемственности времен и поколений: «Мы — метисы шестидесятых и прошедших двадцатых лет».
Чтение Светловым этого стихотворения я записывал осенью 1961 года на вечере поэта в Государственной библиотеке-музее В. В. Маяковского. Записывал на неважный, что называется «бытовой» магнитофон, и вовсе не для пластинки и тем более не для истории, а просто так, на память. Поэтому меня не заботило то, что Светлов иногда говорил не совсем в микрофон, или, чтобы подчеркнуть какое-то утверждение, пристукивал ладонью по столу, что на ленту попадали и другие посторонние звуки: недалеко от Светлова сидели датские и польские писатели, им пересказывали стихи, которые читал поэт, и отголоски этого перевода тоже наслоились на запись.
Когда-то Светлов бывал в этом доме, в Гендриковом переулке, в гостях у Маяковского. В тот вечер Маяковский впервые читал друзьям и знакомым поэму «Хорошо!» Справа от Светлова сидел Луначарский, а кто сидел слева — Светлов уже не помнил...
Обычно, придя в Библиотеку-музей, писатели говорили о том, какое влияние на них и на всю мировую литературу оказала поэзия Маяковского. Светлов же, как сначала показалось, говорил прямо противоположное:
«Я в жизни строки не написал под Маяковского. В жизни. Я писал и под Блока, и даже, знаете, под Тютчева, и под Надсона даже. Но тем не менее, вот сколько я себя помню, Маяковский был для меня знаменем моей поэзии. Знаете, можно подражать всему: размеру, настроениям, чему хочешь можно подражать. Нельзя подражать темпераменту. «Ах, какой я страстный!» (Светлов развел руки, как бы собираясь кого-то обнять. В зале засмеялись). Ничего не выйдет! Абсолютно! Темпераменту нельзя подражать... Когда подражаешь Маяковскому, это похоже на очень хорошо нарисованную ветчину. На вывеске. Она больше ветчина, чем даже настоящая, а кушать нельзя. Понимаете?»
Вот так, как бы шутливо, очень просто умел говорить Светлов о важных и высоких понятиях: идейности, содержательности, действенности подлинной поэзии. Он глубоко уважал звание поэта и болезненно переживал, когда встречался с проявлениями неуважения к своей профессии, не уставал иронизировать над наивными или изысканными подделками под искусство. «Можно напечатать множество стихов, — сказал он однажды, — и не быть поэтом. Доказательств тут никаких не нужно. Зайдите в любой книжный магазин, и вы легко в этом убедитесь».
Развивая эту мысль в другом выступлении, Светлов говорил: «Я берусь любого более или менее культурного человека научить в несколько месяцев писать стихи. Научить настолько, что он будет печататься где угодно. Научив, я могу его приблизить к кратеру вулкана, называемого искусством. Но ввести в кратер я его не могу!
Это выступление Светлова было записано на занятиях Народного университета культуры Краснопресненского района. Тема занятия — «Классическое наследие и современная литература». Серьезный доклад. Уважительно внимающий докладчику зал. Потом выступления писателей, и среди них — Светлова. И опять, как и в Библиотеке-музее Маяковского, полная антихрестоматийность: «Когда меня спрашивают, чему и как я научился у классиков, я затрудняюсь ответить. Мне было бы куда легче ответить на вопрос: чему и как я недоучился у классиков...»
Светлов читал в тот вечер «Живые герои». Сохранилась и другая, студийная запись этого стихотворения. Она очень высокого качества. Но эта, сделанная на вечере, мне нравится больше: она передает волнение поэта при встрече со своими старыми стихами и реакцию слушателей, которые воспринимают в светловском чтении это известное, уже само ставшее классическим стихотворение так, как будто знакомятся с ним впервые».
Характерные черты поэзии Светлова, которые не раз отмечали исследователи его творчества: умение делать сказочное близким, почти обыденным; романтичность, доброта, юмор; его доверчивость к людям и бесконечное желание им помочь; та естественность, с которой живые, конкретные, частные ситуации и людские характеры он так необычно сопоставляет и высвечивает, что за этим вырисовываются значительные черты эпохи, — все эти приметы поэзии Светлова становятся особенно ощутимыми в авторском чтении, где так важно не только то, что говорится, но и как произносится.
«Вот стихи, которые я давно не читал, и хочу сам убедиться в том, насколько я талантлив». На бумаге эта фраза выглядит нелепо заносчивой, но когда вы услышите ее с пластинки, вы почувствуете, что она передает совсем иные черты характера человека, ее произносящего, скорее уж его застенчивость.
И знаменитый юмор Светлова раскрывается в его выступлениях в своем главном качестве: поэт шутит не столько для того, чтобы повеселить людей, сколько для того, чтобы заставить их задуматься, и, подчас, над вещами довольно грустными. Светлов, говоря его же словами, «не так уж простоват, как это может показаться с первого взгляда».
24 нюня 1963 года, открывая вечер, посвященный шестидесятилетию Светлова, Ярослав Смеляков говорил о верности поэта идеям народа и партии на всем его творческом пути, о том, что приветствовать Светлова в Центральном Доме литераторов собрались и крупные писатели, и крупные читатели. Смеляков обвел рукой президиум и большой зал, который сотнями влюбленных глаз и улыбок излучал волны любви и благодарности поэту, и продолжал: «Мы не хотели делать обычного доклада и поэтому нашли для выступления самого лапидарного и остроумного литературоведа — Зиновия Паперного».
И, действительно, зал скоро убедился в том, что в своем выборе Секция поэзии, возглавляемая Смеляковым, не ошиблась.
— «Сегодня, — сказал Паперный, — когда вспоминаешь лучшие стихотворения Светлова, то самое удивительное — что это поэтические звезды разных времен, но все эти звезды от нас не отдаленные, звезды живые, и если представить себе, что они хотя бы на минуту погасли, то сразу ощутишь, что небосклон нашей поэзии сразу стал бы темнее.
...Особенно покоряет в облике Светлова его удивительно обаятельные отношения со славой.
...Слава влюблена в него как кошка, а он не обращает на нее никакого внимания».
Кипа приветственных адресов на столе президиума, цветы, переполненный зал и несколько не парадный, отнюдь не юбилейный вид Светлова наглядно иллюстрировали тезисы этого необычного доклада.
Потом, прервав поток поздравлений литераторов, издательств, различных организаций, Светлов вышел к микрофону. Вы услышите, каким шквалом аплодисментов встретил его зал.
Обычно в таких случаях юбиляр говорит, что он благодарен... что постарается оправдать...
Светлов не был бы Светловым, если бы стал говорить подобные слова. Его реакция была противоположной той, которую можно было бы предположить. Он, в частности, сказал: «Я даже точно могу объяснить, за что вы меня любите...» Вы услышите это объяснение. Как всегда у Светлова, оно и шутливо, и очень серьезно. Особенно в той части, где он говорит, что «никогда не увлекался парадностью». Услышите и полную глубокого значения фразу, которая сразу станет крылатой: «Я могу прожить без необходимого, но без лишнего я не могу».
Но, разумеется, это выступление далеко не объясняет давней, неизменной любви к поэту широкого и неизмеримо выросшего за последние годы круга его читателей, зрителей его пьес, слушателей и исполнителей его песен. Да, исполнителей, ибо разве найдется человек, который бы не напевал, если и не вслух, то про себя, светловскую «Гренаду», «Каховку» или «Песню о фонариках»?
Ни песен, ни отрывков из пьес нет на этой пластинке. Они есть или будут на других дисках. Нет здесь и таких знаменитых стихотворений, как «Итальянец» или «Маленький барабанщик». Их записей в авторском чтении не сохранилось или не было сделано совсем.
Поставив пластинку на проигрыватель, вы услышите человека, которого вы, вероятно, уже знаете по его стихам, а через несколько минут вам покажется, что вы знали его лично, и знали хорошо. И он знал вас: настолько просто, искренне, тепло и доверчиво звучит его голос.
Поэт говорит о революционной молодости, о высоком назначении искусства, о нежности и верности, о старости и о бессмертии...
Некоторые стихи звучат в несколько отличающихся от печатного текста вариантах: когда Светлов их читал, работа над ними еще не была завершена.
Запись «Обращения к молодежи», не сохранившаяся в фонотеке радио, была записана во время передачи на домашний магнитофон другом поэта, художником И. Игиным.
Ну а теперь: «Возьми поэта в собеседники!»
Лев Шилов
Как досадовал я на себя и своих коллег, вооруженных микрофонами, за то, что так немного стихотворений и, главное, непередаваемых на бумаге светловских интонаций в беседах и разговорах было зафиксировано магнитофонной лентой и киносъемкой!
Но когда пластинка была составлена и даже осталось несколько записей, которые в нее уже не вмещались (некоторые из них — «Советские старики», «Песня», «В больнице» — уже воспроизводились в предшествующей пластинке), когда вновь и вновь на пробных прослушиваниях звучал удивительно обаятельный в своей непринужденности и доверчивости к слушателю голос Светлова, постепенно возникало чувство радости и сознание огромной ценности того, что пусть не полно и не всегда технически совершенно, но все-таки было записано и теперь собрано на одном диске.
Тот, кто хоть раз видел Светлова, услышав его голос, сразу вспомнит живой облик этого замечательного человека, а тем, кто никогда его не видел и не слышал — а таких, вероятно, уже большинство, — светловское чтение и его своеобразная манера разговора помогут полнее, а главное, вернее понять эту личность и эти стихи.
Первая из сохранившихся фонограмм (будем надеяться, что со временем найдутся и более ранние записи) была сделана литературной редакцией Всесоюзного радио в 1958 году. Светлов рассказывал историю «Гренады». Подшучивая над удивительной популярностью этого стихотворения, созданного в 1926 году, Светлов писал позже в одной из статей: «Есть стихи-генералы, есть стихи-офицеры. Порой попадается стихотворение-маршал. У меня такой маршал — «Гренада». Правда, уже довольно дряхлый. Ему пора на пенсию. Но он не уходит Есть два генерала — «Каховка» — тоже в солидном возрасте, и средних лет — «Итальянец». А сколько рядовых необученных...»
С кем бы ни знакомился поэт, с ним начинали говорить о «Гренаде», где бы ни выступал — просили ее читать.
Высокое чувство пролетарского интернационализма, так ярко выраженное в стихотворении, определило его всегдашнюю актуальность для самого широкого читателя, а своеобразие, необычность и, вместе с тем, естественность выражения этих чувств и понятий принесли признание самых разных и строгих ценителей поэзии.
Владимир Маяковский, поэт, как известно, писавший в совсем иной манере, чем Светлов, говорил: «Вот натаскают ворох брошюр, пишут, скрипят цитатами об Интернационале, о классовой солидарности, о мировой революции. Пишут скучно, на всем пыль. А приходит поэт и говорит: Я хату покинул, пошел воевать, чтоб землю в Гренаде крестьянам отдать!., и все ясно».
Марина Цветаева в письме к Борису Пастернаку просила: «Передай Светлову, что его «Гренада» — мой любимый — чуть не сказала: мой лучший стих за все эти годы».
«Гордая и вечно молодая «Гренада», — писал уже в середине 60-х годов Константин Симонов, — из тех стихов, с которыми шагают пионеры, идут комсомольцы, с которыми вступают в партию коммунистов, с которыми идут воевать против фашизма. Потому что в этих стихах есть нестареющая суть коммунизма, прошедшая прекрасный и незапятнанный путь сквозь все времена».
...Первое стихотворение Светлова было опубликовано в 1917 году в газете «Голос солдата». И на всю жизнь поэт останется верен этой теме, теме революции и гражданской войны. Никогда он не мог забыть своих друзей, первых комсомольцев Екатеринослава, и о чем бы в дальнейшем ни писал, он писал как комсомолец самого первого призыва, продолжал жить в этой высокой нравственной атмосфере.
Вы услышите, как вновь и вновь воскрешает Светлов дорогие ему образы в таких стихотворениях, как «Первый красногвардеец» и «Пенсионерка». В последнем стихотворении Светлов дает удивительно емкую и, как всегда, по-светловски необычную, выразительную формулу преемственности времен и поколений: «Мы — метисы шестидесятых и прошедших двадцатых лет».
Чтение Светловым этого стихотворения я записывал осенью 1961 года на вечере поэта в Государственной библиотеке-музее В. В. Маяковского. Записывал на неважный, что называется «бытовой» магнитофон, и вовсе не для пластинки и тем более не для истории, а просто так, на память. Поэтому меня не заботило то, что Светлов иногда говорил не совсем в микрофон, или, чтобы подчеркнуть какое-то утверждение, пристукивал ладонью по столу, что на ленту попадали и другие посторонние звуки: недалеко от Светлова сидели датские и польские писатели, им пересказывали стихи, которые читал поэт, и отголоски этого перевода тоже наслоились на запись.
Когда-то Светлов бывал в этом доме, в Гендриковом переулке, в гостях у Маяковского. В тот вечер Маяковский впервые читал друзьям и знакомым поэму «Хорошо!» Справа от Светлова сидел Луначарский, а кто сидел слева — Светлов уже не помнил...
Обычно, придя в Библиотеку-музей, писатели говорили о том, какое влияние на них и на всю мировую литературу оказала поэзия Маяковского. Светлов же, как сначала показалось, говорил прямо противоположное:
«Я в жизни строки не написал под Маяковского. В жизни. Я писал и под Блока, и даже, знаете, под Тютчева, и под Надсона даже. Но тем не менее, вот сколько я себя помню, Маяковский был для меня знаменем моей поэзии. Знаете, можно подражать всему: размеру, настроениям, чему хочешь можно подражать. Нельзя подражать темпераменту. «Ах, какой я страстный!» (Светлов развел руки, как бы собираясь кого-то обнять. В зале засмеялись). Ничего не выйдет! Абсолютно! Темпераменту нельзя подражать... Когда подражаешь Маяковскому, это похоже на очень хорошо нарисованную ветчину. На вывеске. Она больше ветчина, чем даже настоящая, а кушать нельзя. Понимаете?»
Вот так, как бы шутливо, очень просто умел говорить Светлов о важных и высоких понятиях: идейности, содержательности, действенности подлинной поэзии. Он глубоко уважал звание поэта и болезненно переживал, когда встречался с проявлениями неуважения к своей профессии, не уставал иронизировать над наивными или изысканными подделками под искусство. «Можно напечатать множество стихов, — сказал он однажды, — и не быть поэтом. Доказательств тут никаких не нужно. Зайдите в любой книжный магазин, и вы легко в этом убедитесь».
Развивая эту мысль в другом выступлении, Светлов говорил: «Я берусь любого более или менее культурного человека научить в несколько месяцев писать стихи. Научить настолько, что он будет печататься где угодно. Научив, я могу его приблизить к кратеру вулкана, называемого искусством. Но ввести в кратер я его не могу!
Это выступление Светлова было записано на занятиях Народного университета культуры Краснопресненского района. Тема занятия — «Классическое наследие и современная литература». Серьезный доклад. Уважительно внимающий докладчику зал. Потом выступления писателей, и среди них — Светлова. И опять, как и в Библиотеке-музее Маяковского, полная антихрестоматийность: «Когда меня спрашивают, чему и как я научился у классиков, я затрудняюсь ответить. Мне было бы куда легче ответить на вопрос: чему и как я недоучился у классиков...»
Светлов читал в тот вечер «Живые герои». Сохранилась и другая, студийная запись этого стихотворения. Она очень высокого качества. Но эта, сделанная на вечере, мне нравится больше: она передает волнение поэта при встрече со своими старыми стихами и реакцию слушателей, которые воспринимают в светловском чтении это известное, уже само ставшее классическим стихотворение так, как будто знакомятся с ним впервые».
Характерные черты поэзии Светлова, которые не раз отмечали исследователи его творчества: умение делать сказочное близким, почти обыденным; романтичность, доброта, юмор; его доверчивость к людям и бесконечное желание им помочь; та естественность, с которой живые, конкретные, частные ситуации и людские характеры он так необычно сопоставляет и высвечивает, что за этим вырисовываются значительные черты эпохи, — все эти приметы поэзии Светлова становятся особенно ощутимыми в авторском чтении, где так важно не только то, что говорится, но и как произносится.
«Вот стихи, которые я давно не читал, и хочу сам убедиться в том, насколько я талантлив». На бумаге эта фраза выглядит нелепо заносчивой, но когда вы услышите ее с пластинки, вы почувствуете, что она передает совсем иные черты характера человека, ее произносящего, скорее уж его застенчивость.
И знаменитый юмор Светлова раскрывается в его выступлениях в своем главном качестве: поэт шутит не столько для того, чтобы повеселить людей, сколько для того, чтобы заставить их задуматься, и, подчас, над вещами довольно грустными. Светлов, говоря его же словами, «не так уж простоват, как это может показаться с первого взгляда».
24 нюня 1963 года, открывая вечер, посвященный шестидесятилетию Светлова, Ярослав Смеляков говорил о верности поэта идеям народа и партии на всем его творческом пути, о том, что приветствовать Светлова в Центральном Доме литераторов собрались и крупные писатели, и крупные читатели. Смеляков обвел рукой президиум и большой зал, который сотнями влюбленных глаз и улыбок излучал волны любви и благодарности поэту, и продолжал: «Мы не хотели делать обычного доклада и поэтому нашли для выступления самого лапидарного и остроумного литературоведа — Зиновия Паперного».
И, действительно, зал скоро убедился в том, что в своем выборе Секция поэзии, возглавляемая Смеляковым, не ошиблась.
— «Сегодня, — сказал Паперный, — когда вспоминаешь лучшие стихотворения Светлова, то самое удивительное — что это поэтические звезды разных времен, но все эти звезды от нас не отдаленные, звезды живые, и если представить себе, что они хотя бы на минуту погасли, то сразу ощутишь, что небосклон нашей поэзии сразу стал бы темнее.
...Особенно покоряет в облике Светлова его удивительно обаятельные отношения со славой.
...Слава влюблена в него как кошка, а он не обращает на нее никакого внимания».
Кипа приветственных адресов на столе президиума, цветы, переполненный зал и несколько не парадный, отнюдь не юбилейный вид Светлова наглядно иллюстрировали тезисы этого необычного доклада.
Потом, прервав поток поздравлений литераторов, издательств, различных организаций, Светлов вышел к микрофону. Вы услышите, каким шквалом аплодисментов встретил его зал.
Обычно в таких случаях юбиляр говорит, что он благодарен... что постарается оправдать...
Светлов не был бы Светловым, если бы стал говорить подобные слова. Его реакция была противоположной той, которую можно было бы предположить. Он, в частности, сказал: «Я даже точно могу объяснить, за что вы меня любите...» Вы услышите это объяснение. Как всегда у Светлова, оно и шутливо, и очень серьезно. Особенно в той части, где он говорит, что «никогда не увлекался парадностью». Услышите и полную глубокого значения фразу, которая сразу станет крылатой: «Я могу прожить без необходимого, но без лишнего я не могу».
Но, разумеется, это выступление далеко не объясняет давней, неизменной любви к поэту широкого и неизмеримо выросшего за последние годы круга его читателей, зрителей его пьес, слушателей и исполнителей его песен. Да, исполнителей, ибо разве найдется человек, который бы не напевал, если и не вслух, то про себя, светловскую «Гренаду», «Каховку» или «Песню о фонариках»?
Ни песен, ни отрывков из пьес нет на этой пластинке. Они есть или будут на других дисках. Нет здесь и таких знаменитых стихотворений, как «Итальянец» или «Маленький барабанщик». Их записей в авторском чтении не сохранилось или не было сделано совсем.
Поставив пластинку на проигрыватель, вы услышите человека, которого вы, вероятно, уже знаете по его стихам, а через несколько минут вам покажется, что вы знали его лично, и знали хорошо. И он знал вас: настолько просто, искренне, тепло и доверчиво звучит его голос.
Поэт говорит о революционной молодости, о высоком назначении искусства, о нежности и верности, о старости и о бессмертии...
Некоторые стихи звучат в несколько отличающихся от печатного текста вариантах: когда Светлов их читал, работа над ними еще не была завершена.
Запись «Обращения к молодежи», не сохранившаяся в фонотеке радио, была записана во время передачи на домашний магнитофон другом поэта, художником И. Игиным.
Ну а теперь: «Возьми поэта в собеседники!»
Лев Шилов