АЗГ, 1978, зак. 604—В—10000—

ГОЛОС ПОЭТА
Сегодня, в году одна тысяча девятьсот семьдесят седьмом, писать о Самойлове — и легко и трудно одновременно. Легко — ибо знатоки поэзии уже назубок его знают, а ценители поэзии высоко его ценят, а любители поэзии горячо его любят, а многочисленные читатели давно уже почитают великой удачей приобретенье очередной его книги. Трудна же эта задача в той мере, в какой трудно писать вообще о всяком явленье искусства, если оно, это явленье, значительно и серьезно.
В душе моей, в моей жизни и моей судьбе он и его поэзия издавна занимают большое и прочное место. Издавна, с давней поры, с далеких ифлийских еще времен (ИФЛИ — так назывался институт, в котором мы вместе учились — институт истории, философии и литературы — институт, из которого все мы однажды ушли на войну). Все, что было меж теми далекими днями и сегодняшним днем, — стало жизнью поэта, стихами и книгами, книгами, коих не много, да цена им велика, ибо сказано в них премного.
«Ближние страны», «Второй перевал», «Дни», «Равноденствие», «Волна и камень» — вот они, эти книги, без которых наша поэзия, сколь ни велика она и богата, а стала бы чуть-чуть беднее.
На выходе новая книга поэта с коротким, как выстрел, тревожным и емким названьем — «Весть».
И вот сейчас перед нами пластинка, живой человеческий голос — поэт нам читает свои стихи.
Давайте же послушаем, как читает Самойлов.
Мне всегда представлялось вопросом отнюдь не праздным, не третьестепенным — как читает поэт стихи. Можно бы здесь без труда обнаружить две манеры, две школы: одна, говоря условно, — манера актерская, театральная, другая — собственно авторская. Точную грань между ними не всегда возможно заметить, в обеих свои есть достоинства, по-своему обе красивы, Но первая {пускай и неосознанно) старается как бы околдовать нас любыми средствами, во что бы то ни стало, а вторая ставит своею целью донести до нас каждое слово и каждую мысль, хотя артистична по-своему тоже. Эта, вторая, не только мне лично ближе, но чаще всего, по моим наблюденьям, сопутствует поэзии подлинной и высокой. Так читали, к примеру, Ахматова и Смеляков. Так читает сегодня Арсений Тарковский.
Так читает Самойлов.
Можно было бы сказать, перефразируя известное изреченье, — покажи мне, как ты читаешь, и я скажу тебе, кто ты.
Самойлов читает прекрасно. Хорошо поставленный, низкий грудной голос. Свобода и легкость в невидимом нам лаконичном жесте. Ни колдовства, ни шаманства — а что-то нас завораживает. Но завораживает само слово — чувство и мысль, мысль и чувство, то колдовство и тайна, что живут в самих-то стихах, в их глубинах, в музыке их и гармонии внутренней, а не внешней. Простота и естественность, правдивость, достоинство и благородство — вот что отличает эту манеру чтенья.
Но тут-то произнесены и самые существенные существительные, из тех, что определяют и самую суть поэзии Самойлова, наиглавнейшие ее признаки и
принципы, — простота и естественность, правдивость, достоинство и благородство. Да еще высочайшая культура духа, культура мысли, чувства и слова, высочайшая нравственная и этическая позиция, что всегда была свойственна великой поэзии нашей, высочайшим ее вершинам.
Недаром, говоря о поэзии Самойлова, вспоминают обычно о пушкинской традиции, о пушкинской школе.
И еще две школы, пройденные Самойловым, весьма существенны для пониманья глубокой человеческой сути и высокой поэтической формы его стихов.
Первая — это школа войны.
Хемингуэй говорил когда-то, что тот не писатель, кто не бывал на войне, С этим утвержденьем можно и не согласиться, ибо знаем мы примеры, его опровергающие, но бесспорно то, что война дает человеку столь густо сконцентрированный жизненный опыт, для получения которого одной обычной жизни хватило бы едва ли,
И вторая школа — это школа перевода, школа, для поэта тоже ничем не заменимая, а Самойлов сделал на этом поприще просто необозримо много, давно уже став одним из самых значительных мастеров этого столь трудного и столь необходимого человеческой культуре рода искусства.
Давайте же послушаем голос поэта,- и да пребудет он неизменно е наших сердцах и с нами, даруя нам радость просветленной простотой и естественностью, мужественной правдивостью, достоинством и благородством мыслей высоких и чувств.
Юрий Левитанский