Читает автор (пластинка из серии «Антология современного советского рассказа»)
A Дом на улице Вардисубани (Из записок Лопатина)
B Дом на улице Вардисубани (Из записок Лопатина) (Окончание)

Цифровое издание MEL CO 0767

Констан¬тин Симонов параллельно с широко известной трилогией «Живые и мертвые», посвященной событиям Великой Отечественной войны, написал о войне цикл повестей и рассказов «Записки Лопатина». Главный герой этого цик¬ла, от имени которого ведется повествование, как и автор, был фронтовым корреспондентом нашей цент¬ральной военной газеты «Красная звезда». «Все его встречи, – рассказывал о Лопатине писатель, – очень тесно связаны с моими впечатлениями, моими поездка¬ми, моими встречами». Лопатин ездит по тем же командировочным предписаниям и в те же места, где побы¬вал корреспондент «Красной звезды» Симонов. Он по¬лучает те же редакционные задания и встречается с те¬ми же людьми. В лопатинском рассказе можно обнару¬жить даже цитаты из симоновских очерков и дневников.
Не следует, однако, думать, что этот образ автобио¬графический в буквальном смысле слова, что Лопатин просто «псевдоним» корреспондента «Красной звезды» Симонова, – дело обстоит сложнее. У автора и героя совпадает лишь военная биография: Лопатин – человек иного, чем Симонов, поколения, он старше – юность его прошла в годы революции и гражданской войны. Одни и те же впечатления осмысливались военным корреспондентом Симоновым и Лопатиным, как говорится, «на разных уровнях». У Лопатина то понимание жизни, которым автор обладает ныне, но которого у него еще не было и не могло быть в войну, он задумывается над проблемами, которые Симонова в годы войны по моло¬дости и по недостатку жизненного опыта могли и не беспокоить.
Почему же рисуя в «Живых и мертвых» широкую па¬нораму войны, Симонов параллельно писал эти повести, гораздо более локальные по характеру изображения? Он сам отвечает на этот вопрос: «Потому что есть ряд вещей, которые я еще не сказал о войне. Они лежат в разных сферах, и связать их между собой в романе можно, как мне представляется, только искусственно. А связать жизнью корреспондента – естественно. И еще потому, что у меня есть еще немало неиспользованного материала, и он относится к жизни корреспондента на войне, к моей жизни».
Действительно, Симонову пришлось повидать на вой¬не немало. За четыре года войны около тридцати раз он ездил в короткие и длинные командировки на фронт: в первый раз, в июле сорок первого, – под Могилев и в последний, в апреле сорок пятого, – под Берлин. В на¬чале войны он был в тех частях, которые в Белоруссии приняли на себя тяжелый удар немецких танковых ко¬лонн, а потом прорывались на восток, к своим, из кро¬вавой сумятицы окружения... Он участвовал в боевом походе подводной лодки, минировавшей румынские пор¬ты... Ходил в атаку с пехотной ротой осенью сорок пер¬вого года в Крыму на Арабатской стрелке... Вместе с моряками-десантниками высаживался на севере, за Полярным кругом, во вражеский тыл... Был в горящем Ста¬линграде в бригаде Горохова, прижатой немцами к са¬мому берегу Волги, но так и не отдавшей им этот кло¬чок земли... Летал к югославским партизанам...
Работа фронтового корреспондента «Красной звез¬ды» открывала тому, кто хотел видеть и знать боль¬ше (а Симонов к этому постоянно стремился), немалые возможности. Можно было встречаться и беседовать с большим количеством самых разных людей (от рядово¬го солдата переднего края, которому даже КП батальо¬на казалось тылом и задача которого выбить немцев из ближайших траншей) до командующего фронтом, отве¬чающего за исход крупной операции. Можно было уви¬деть, например, наступающую армию в «вертикальном разрезе», – отправившись из штаба армии, добраться до батальона, пройдя последовательно все ступени: штаб корпуса, дивизии, полка. Или в течение нескольких не-дель побывать в самой южной и самой северной точках огромного, растянувшегося от Черного до Варенцова моря фронта, а между этими двумя дальними команди¬ровками увидеть наступление наших войск под Москвой...
Все это довелось видеть тогда Симонову, и все это послужило ему материалом для «Записок Лопа¬тина».
«Двадцать дней без войны» – последняя из повестей этого цикла; она написана недавно, вскоре после завер¬шения трилогии «Живые и мертвые». Уже само назва¬ние повести говорит о том, что на этот раз писатель об¬ратился не к фронтовой жизни, а к жизни тыла – чего он прежде касался редко, и, как правило, только касал¬ся... Новая повесть начинается небольшим эпизодом: возвращаясь из-под Ржева, где он пробыл две недели в командировке на фронте, Лопатин попадает под бом¬бежку и лежит в снегу, испытывая от близких разрывов отвратительное нытье под ложечкой. И заканчивается повесть тем, что уже на другом фронте, под Минераль¬ными водами, добираясь на НП командира дивизии, он попадает под сильный артиллерийский обстрел. А меж¬ду этими двумя, в общем, обычными для военного кор¬респондента происшествиями – двадцать дней без вой¬ны, командировка в глубокий тыл, куда за полтора года войны герой попадает впервые: в Ташкенте экранизи¬руется одно из его произведений, и он должен помочь постановщикам фильма правдиво воссоздать будни вой¬ны. А затем через Красноводск, Баку, Тбилиси добрать¬ся до Кавказского фронта, потому что конечный адрес был, как обычно: «Действующая армия». На все это вме¬сте и потребовалось двадцать дней, во время которых не было обстрелов и бомбежек...
За это короткое время герой встречается с разными людьми; одних он хорошо знал еще до войны, с други¬ми судьба сводила его на фронтовых дорогах, третьих он видит впервые. И чем больше этих встреч, откровен¬ных разговоров, признаний и недомолвок, тем яснее становится Лопатину – и читателям тоже, – что в массе своей люди в тылу живут по тем же нравственным зако¬нам, что и на фронте, все, что могут, отдают победе, работают до полного изнеможения, не щадя себя, по¬стоянно недосыпая, недоедая, изводясь от страха за тех, кто на фронте, или уже оплакивая погибших. Как гово¬рит главный герой симоновской трилогии Серпилин: «Думаешь, только те военные, у которых погоны на пле¬чах? Нет. Военные – это все те, у кого война на плечах».
Очень сильно и поэтично эта тема звучит в той главе повести, в которой рассказывается о встрече Лопатина в Тбилиси со своим старым другом, известным грузин-ским поэтом. Они ведут долгий разговор о самом глав¬ном, что произошло с ними... О горе и несчастье, которые принесла война в этот гостеприимный дом, в эту семью, как и во многие дома и многие другие семьи, – и здесь в Грузии, и по всей России. Снова и снова они возвращаются к восемнадцатилетним, к «мальчикам», так их называют в этом разговоре, уже сложившим го¬лову на войне или только ушедшим на фронт навстречу своей судьбе. Они пьют за победу, потому что «мысль о жизни – и о чужой, и о своей собственной – все рав¬но связывалась с мыслью о победе», потому что, как говорит хозяин дома, «ничто, кроме нее, не вернет нам с войны наших детей». Они вспоминают стихи Барата¬швили и Антокольского – высокие строки о горе и му¬жестве, о человеческой жизни и величии добра...
И это связано с еще одной темой, которая занимала Симонова задолго до того, как была написана повесть «Двадцать дней без войны». Когда-то перед концом войны, вспоминая ее наиболее тяжкие дни, он писал: «...В те тяжелые времена большая сила духа была не только у героев, сражавшихся на фронте., о которых пи¬сали и картины о которых ставили люди искусства, – сила духа была и у самих людей искусства: они тоже не сгибались, тоже дрались, тоже были крепки духом...
Оказавшись в Ташкенте в кругу этих людей, повидав своих грузин¬ских друзей, Лопатин убеждается, что большинство из них тоже воюет – своим оружием, оружием искусства.
И с этой стороны автор снова подводит нас к мысли о всенародном – в самом точном смысле этого слова – характере войны; в этой мысли – пафос повести «Двад¬цать дней без войны» и основа решения поставленных в ней Константином Симоновым острых нравственных проблем.
Лазарь Лазарев, 1974