АЗГ - 1992 зак. 109
Запись 1976-1979 г. (1979 (ст. 1), 1976-1979 (ст. 2)
© ВТПО "Фирма Мелодия", 1991

Говорят, он любил эпатировать. Это неправда. И слава его не была скандальной. И счастье, он полагал, не в ней. Как-то, гостя у меня в Пятигорске, дал интервью телевидению. Обычно он избегал публично отвечать на вопросы журналистов. На их укоры однажды ответил встречным упреком: «Когда-то я хотел высказаться с вашей помощью, вы не хотели выслушивать. Теперь я вправе не хотеть». А тут он неожиданно согласился. Ожидая легковесных вопросов, не был первоначально настроен на серьезные ответы. Посерьезнел после второго вопроса, удивился: «Вы всем такие вопросы задаете?» Ответил: «Счастье —это, может быть, путешествие в душу другого человека — в мир писателя, поэта. Но — не одному, а с человеком, которого ты любишь, мнением которого дорожишь».
Любил путешествовать в мир Ахматовой, Пастернака, Гумилева, Трифонова, Ахмадулиной. Большим поэтом считал Евтушенко. Знал стихи Маяковского, но оценивал их по-своему, не так, как принято. Ему, по-моему, как никому другому, была присуща поразительная точность образов, оценок. Вот как он писал, например, в 1976 году:
Напрасно я лицо свое разбил —
Кругом молчат — и всё, и взятки гладки,
Один ору—еще так много сил,
Хоть по утрам не делаю зарядки.
Да я осилить мог бы тонны груза!
Но, видимо, не стоило таскать —
Мою страну, как тот дырявый кузов,
Везёт шофёр, которому плевать.
Доброту, честность, искренность и открытость Володя ценил в людях превыше всего. Выше ума и таланта. С брезгливостью относился к людям фальшивым, чувствовал их за версту. У него была масса знакомых, что неудивительно при его популярности. Но близок был он с очень немногими, во что трудно поверить, слушая и читая воспоминания о нем. И буквально единицы могли прийти в его дом совершенно свободно. Известно, что гости — воры времени. Незваные воруют со взломом. За ними Высоцкий стремился поскорее закрыть дверь. Столь же неохотно раскрывал он душу. Вообще не любил пускаться в долгие излияния. Был обычно сдержан и молчалив. Но каким интересным рассказчиком становился в минуты особой открытости, находясь в кругу людей, ему приятных! Как целиком предавался хорошему настроению, дружескому веселью! Потом солнечные дни сменялись пасмурными.
Бесконечные беседы и споры с ним незабываемы. Часто они начинались на кухне. Я обычно сидел на окне, Володя — стоял у плиты. Спохватывались — уже утро, скоро на репетицию... Никогда не хватало времени.
То же — и с записями песен. Все было как-то стихийно. То в день рождения Олега Ефремова он приехал и сказал: «Давай новые песни спою». То после своей первой поездки в Америку, то — перед гастролями в Тбилиси... Случаи самые разные. И почти всегда пел свои замечательные, казалось бы, отточенные до конца песни, говорил: «Ну, это все не готово, я потом доделаю. Не давай их пока никому». Так было с «Белым вальсом», с песней «Через десять лет — всё так же»...
Могли бы мы записать его последнюю песню «Грусть моя, тоска моя». Помню, он как никогда хотел ее мне записать — брался за магнитофон — но тот не работал, за другой — то же самое... Ни один магнитофон в тот день почему-то не работал! Это было за несколько дней до Володиной смерти. Так ничего и не получилось.
А 25 июля 1980 года без двадцати четыре утра в моей квартире раздался телефонный звонок: «Володя умер».
Сейчас о нем много пишут, спорят. В споры не хочу ввязываться. Однако об одном все же считаю необходимым сказать: он был человеком трагического мироощущения. Он жить хотел, но смерти не боялся. Приближение ее чувствовал, но не призывал ее. Успел написать жене:
...Мне есть что спеть, представ перед Всевышним,
Мне есть, чем оправдаться перед Ним.
ВАДИМ ТУМАНОВ