2 часа
О сайте
7 1 | М40-40355-8 (2 пластинки) 1977, дата записи: 1960 |
Alder / 2013-01-04 14:56:20 / Редакция № 8: 2022-03-06 14:29:22
| Инсценировка В. Ильинского (музыкальное оформление из произведений П. Чайковского, А. Глазунова, Л. Бетховена). Ю. Яковлев, Б. Смирнов, Б. Ливанов, Р. Плятт, Н. Климович, О. Викландт, В. Балабина, М. Названов. Режиссер М. Турчанович Последний год уходящего XIX столетия. Конец декабря. Крым. Ялта, Те самые места, о которых всю жизнь мечтал Чехов и о которых много лет назад, когда они были еще на «вы», писал ему его друг — замечательный художник: «Конечно, верх восторга было бы то, если б Вы сюда приехали, постарайтесь, это наверняка благодатно подействует на Вас». И вот Чехов наконец здесь. Но лишь краешек южной «розовой, милой, поэтичной прелести» виден из окна его ялтинского дома. И попал он сюда вовсе не по собственной воле. Сам он, загруженный медицинской практикой, заботами о большой семье, а главное — без конца публикующий все новые литературные произведения, так никогда бы и не собрался в благодатный край. Вот и сейчас семье Чеховых из-за долгов и для того, чтобы оплатить содержание ялтинского дома, приходится расстаться с тихим, поэтичным Мелиховом. «Лопнувший сосудик»… Так Чехов со своей неизменной насмешливостью и нежеланием жаловаться именовал свою страшную, неизлечимую в то время болезнь — чахотку. Она и привела его в город-санаторий, где, как он мрачновато сострил, «нет ни дворян, ни мещан, перед бациллой асе равны…» Ему ли, врачу с немалым стажем и опытом, не знать, что означает такое равенство! Он почти всегда один. Однажды в кабинет вошла сестра Маша, живущая теперь в доме, и с радостным оживлением протянула ему телеграмму. Чехов, улыбаясь, прочел слова, понятные лишь «посвященным»: «Сегодня жди знаменитого академика И. Л.» Это тот самый И. Л., что в молодости звал его в Крым. Тот с годами ставший бесконечно дорогим И. Л., которому Чехов первым поставил диагноз смертельной болезни сердца и в тот раз не сумел отшутиться... Они дружат с юности, но, бывает, не встречаются годами. Он приедет. С трудом, опираясь на элегантную трость, поднимется на веранду этот сов сем молодой еще (ему не исполнится сорока лет через полтора года, когда остановится сердце) человек с прекрасными темными глазами на смуглом, благородных очертаний лице. Захочет еще раз, теперь уже наверняка в последний, увидеть море с вершины скалы. И Мария Павловна, которую когда-то в юности, И. Л. перепугал, бросившись во время прогулки на колени и бурно признавшись ей в любви, теперь услышит: «Мари! Как не хочется умирать! Как страшно умирать и как болит сердце!..» По-прежнему красивый тонкой «вандейковской» красотой, он, знаменитый не только в России художник, академии живописи, еще не раз заставит улыбнуться своих друзей. Он зазагорится внезапным, как и все у этого экспансивного, живущего настроениями человека, решением расписать «ялтинский дворец» Чехова. И на маленьком кусочке картона оживут волшеб¬но-тихая лунная ночь, спящие стога, размытый в свежем предрассветном воздухе контур небольшого леса вдали. Эта «картинка», как любит называть свои полотна художник, останется в кабинете ялтинского дома рядом с другими его пейзажами, подаренными другу... Они были совсем разные — писатель Антон Павлович Чехов и художник Исаак Ильич Левитан, Что общего между замкнутым, деликатным, предельно собранным Чеховым и страстным, любившим и ненавидевшим равно самозабвенно, Левитаном? А общее было. Не только общность возраста и судеб (они были ровесниками, и оба прожили недолго). Оба обязаны были славой только таланту и мужеству в борьбе с бедностью. Их общность коренилась не в житейском сходстве судеб. Это было прекрасное, трудное, приводившее порой к мучительным разрывам и снова возрождавшееся единство духовных устремлений. Оба они были людьми, умеющими ценить радость шутки. И сами были шутниками незаурядными. Чего стоит хотя бы их переписка, Изобилующая озорными намеками, поддразниванием, веселыми иносказаниями! Молодой Чехов начинал в литературе с шу¬ток. Читая его «Пестрые рассказы» в каком-нибудь «Будильнике», Левитан знал, что за шутейным псевдонимом Антоши Чехонте скрывается скромный доктор Антон Чехов. Но вряд ли он тогда мог предположить, каких вершин трезвого, трагического прозрения достигнет в недалеком будущем этот человек. За сюжетами и персонажами Чехова встанет Россия конца XIX века — со всеми ее острыми и неразрешимыми проблемами безвременья, трагической смятенностью, мечтами и надеждами, нищетой и бесправием народным. Не знал он и того, что Чехова назовут певцом тоскливой обреченности и безысходности. И эти поверхностные оценки надолго заслонят истинный облик великого русского писателя, любившего жизнь и людей. Да, Чехов при всей своей замкнутости, сдержанности и кажущейся сухости был человеком огромной душевной щедрости, открытого сердца и великой доброты. Одинокий Левитан с юности «прикипел сердцем» к большой, талантливой, гостеприимной семье «московских» Чеховых, познакомившись со студентом-медиком Антоном через его бра¬та — шумного, веселого «Николаищу», своего коллегу по профессии..» Умирая, Исаак Ильич, ненавидевший, как и Чехов, всяческую «трескотню и эффектности», потребовал от брата сжечь все письма из своего архива. Тот свято исполнил просьбу и всю жизнь хранил молчание о содержании бесценных доку¬ментов, которые могли бы сказать биографам столь многое о великом пейзажисте. Сгорела и большая часть переписки «Антонио XIII» с «Левиташей» (эти прозвища друзья получили еще в молодости, во время веселых дурачеств в имении Бабкино, где оба провели несколько летних месяцев). Почему художник так сурово распорядился своей перепиской? Тут было много от болезненной, доставлявшей ему всегда немало мучений застенчивости. Но много и от подлинной замкнутой гордости, о которой столько судачили в «свете», слагавшем легенды о любовных приключениях Левитана. Преданы были огню его прозаические наброски, дневниковые записи, письма друзей и любивших его женщин. Он унес с собой все, что напоминало о «суетной» жизни. Истинным завещанием великого художника стали его слова: «...На прощанье скажу: больше любви, больше понимания природе и внимания, внимания без конца...» Да, Левитан любил природу до преклонения, до экстатических слез. Соученик его и сам знаменитый художник Константин Коровин вспоминал, как однажды оба они в юности совершили обряд «поклонения шиповнику», став на колени, причем на глазах у Левитана появились слезы. Они без слов пели гимн нетленной красоте природы. И это молитвенное преклонение, бережно-благоговейная любовь и, конечно, огромный, исключительный живописный талант создали те волшебные «песни без слов», те проникновения в самую душу природы, что позволили современникам и потомкам назвать скромные пейзажи Левитана «говорящими». Мелодии и образы его произведений, на¬сквозь пронизанных настроением — ликующе радостным, тихо скорбящим, горестным или тревожным, тонко понимал Чехов, мечтавший хоть когда-нибудь иметь столько денег, чтобы соперничать с меценатом П. М. Третьяковым в приобретении картин «короля пейзажа». «Подлец я, что не умею рисовать!» — искренне горевал писатель, говоривший о волжской или крымской природе теми же словами, что как бы прочитывались в полотнах художника. И называл среднерусскую природу «левитанской» (это в его устах было высшим мерилом неяркой, непоказной истинной красоты). А Левитан, с восторгом читая пейзажи Чехова, сравнивал его удивительное искусство с искусством художника. Его немногие (писать письма было для него мучением) «разборы» и «анализы» чеховских зарисовок природы всегда зорки и точны. Оба выше всего ценили чистоту, поэтическую душевность и задумчивую тишину русской при¬роды, как бы входя вовнутрь изображаемого, проникаясь его настроением. Были и поразительные совпадения. Знатоки литературы и живописи сходятся на том, что не только отдельные черты житейского и духовного облика художника воплощены в творчестве Чехова, но и на том, что писатель, как никто другой, умел передать главный «левитановский» мотив. Чаще всего приводится большой отрывок из повести «Три года», в котором глазами и чувствами героини постигается прозрачная глубина и тишь одного из самых прославленных и спорных полотен художника. Эта духовная связь двух выдающихся деятелей искусства — факт глубоко значительный не только для их личных судеб. Ни Чехов, ни Левитан не вписывались в те тесные, убогие рамки упрощенного восприятия и толкования их творчества, которые ограничивались, скажем, такими определениями, как «певец тоски» или «провоз¬вестник будущего». Оба были художниками глубоко своеобразными, тонкими, разносторонними. Их творчество не только навеки оставило неизгладимый след в истории русской культуры последних двух десятилетий XIX столетия, но и многое сказало современникам и потомкам о них самих, о самом существе человеческих взаимоотношений, надежд, мечтаний. И так же, как нелепо было бы назвать Левитана только «пейзажистом» без понимания того огромного человеческого смысла, который заключен в его полотнах, тех размышлений о времени и человеке, невозможно воспринять произведения Чехова в отрыве от эпохи, от ее противоречий, от особенностей именно того времени, когда они были написаны. Принципиально отказавшись от всяких «эффектностей», оба великих художника просто не могли не увидеть скрытого драматизма а самых обыденных сюжетах. И выразили трагизм своей эпохи с потрясающей силой, яркостью, образностью. М. Бабаева Воспоминания о радиотеатре. Марина Александровна Турчинович – Режиссер Главной редакции литературно-драматических программ Всесоюзного радио. ...Но вот приближалась новая знаменательная дата – 100-летие со дня рождения Исаака Ильича Левитана. А наша Литературно-драматическая редакция всегда откликалась и отмечала круглые и юбилейные даты деятелей культуры и искусства. У нас появились два материала для работы. Передо мной стоял выбор: небольшая повесть К.Г. Паустовского о Левитане или литературная композиция журналиста Всеволода Ильинского. И как ни странно, я выбрала не моего любимого Паустовского, над которым работала и раньше, и потом записывала в золотой фонд его рассказы и делала постановки, а выбрала именно эту композицию – по сценарию неизвестного нам Ильинского. В сценарии привлекла документальность, он был составлен, создан по письмам, воспоминаниям, рассказам причастных к творчеству Левитана людей… В нем была такая подлинность, такая достоверность. И отсюда сложилась своеобразная форма радиопостановки – каждый из друзей писателя или художника, как бы перебивая друг друга, рассказывает тот или иной эпизод из своей жизни. Рассказ органически переходит в драматические эпизоды, сцены. В процессе подготовки, изучения новых материалов из жизни Левитана и Чехова открылось много интересных подробностей. Так, мы с редактором Верой Керовой узнали, что Левитан очень любил стихи, знал их множество и любил читать вслух. Это позволило нам создать ряд новых сцен, когда Левитан, человек очень эмоциональный, очарованный красотами окружающей природы, начинает читать друзьям стихи – Пушкина, Баратынского, Никитина… Так родилась сцена рыбной ловли и другие сцены. Эта атмосфера создавала впечатление полноты счастья, любви к природе, к своей родине, а перед мысленным взором радиослушателя представали знакомые, известные полотна Левитана. В радиопостановке проходит вся линия дружбы Левитана и Чехова с первых дней их знакомства и до последних дней жизни художника. Умирая, Левитан завещал сжечь всю свою огромную бережно хранимую переписку. А там, среди других писем, было более 100 писем к нему Чехова. Увы, это безвозвратно потеряно. Можно считать, что третьим героем этой радиопостановки был Чайковский – так созвучен он произведениям Чехова и пейзажам Левитана. Музыкальный редактор Наталья Васильевна Моралева так подбирала музыку, что она была не просто механическим сопровождением текста, как часто бывает на радио, а органически вытекало из него, создавало неповторимую атмосферу того времени, вносило особое, чеховско-левитановское настроение, как, например, в рассказе Левитана о своей жизни в Салтыковке, при описании картины “Осенний день, Сокольники”, или наоборот, музыка многократно насыщала, наполняла драматизмом живописные эпизоды “ Владимирки”, “Над вечным покоем”. Тщательно подбирались и актеры, так как нужно было воплотить образы людей, реально существовавших, образы которых уже сформировались в представлениях радиослушателей. Скажу лишь об одном выборе. На роль Чехова я пригласила молодого тогда Юрия Яковлева, угадав в нем будущего исполнителя Антона Павловича, которого он потом блестяще играл в “Насмешливом моем счастье” в театре Вахтангова и в телесериалах Лакшина о Чехове. В остальных ролях у нас были заняты: в роли брата Антона Павловича Николая Чехова – Ростислав Плятт, роль его сестры Марии Павловны – Надежда Климович, самого Левитана – замечательный актер Борис Смирнов, учителя Левитана, художника Саврасова, – еще более замечательный Борис Ливанов. Художницу Кувшинникову – Ольга Викланд, писательницу Щепкину-Куперник – Валентина Балабина. От автора, ведущий – Михаил Названов. Мы с редактором В.Керовой надеялись, что радиослушатели, окунувшись в атмосферу красоты, дружбы этих двух великих художников, ставших национальной гордостью России, испытают истинную радость, как написал в одном из своих рассказов Константин Георгиевич Паустовский, "золотой отблеск, который бросает на нас искусство – вечен, он бесконечно облагораживает нас". |
Alder / 2013-01-04 14:56:20 / Редакция № 3: 2022-03-06 14:28:17
