6 дней
О сайте
Книга Рабле... Удивительная, единственная, ни на что другое не похожая. Книга-мир, книга-космос, книга – универсальная энциклопедия целого громадного периода истории человечества: созданная в эпоху Возрождения, она вобрала в себя нажитое им за две тысячи лет.
Имя Франсуа Рабле стоит для нас рядом с именами тех, кого мы зовем нашими великими спутниками: рядом с именами Гомера и Сервантеса, Данте и Шекспира; он гордость своей родины, прекрасной Франции, он гордость всего рода людского на все времена.
В 1978 году широко отмечалось 425-летие со дня его кончины, а книга Рабле живет, не забывается, находит читателей в новых и новых поколениях. И это так, потому что она вобрала в себя полынь и мед народного опыта, за которым – многие столетия, всю истинную мудрость античного и средневекового мира. В ней вершит свой прекрасный труд познания и размышления отточенный интеллект ученого, в ней бьется неизбывная, солнечная, радостная любовь великого гуманиста к жизни, к человеку.
Библиотека, посвященная изучению личности и творчества этого удивительного писателя, огромна, и нам радостно, что одно из самых почетных мест в ней занимает монография выдающегося советского ученого, философа и литературоведа Михаила Михайловича Бахтина. Она называется «Творчество Франсуа Рабле», и после ее выхода в свет в 1965 году интерес к Рабле в нашей стране возрос необычайно.
А разве не стал радостным событием всей нашей культуры выход в свет нового перевода книги о Гаргантюа и Пантагрюэле, сделанного Николаем Любимовым; Любимов совершил настоящий творческий подвиг, научив Раблe говорить по-русски: книга эта невероятно сложна – французский язык пятнадцатого века под пером Рабле кипит, дышит, переливается тысячами самых удивительных оттенков.
Нет предела изобретательности писателя в определениях, нет предела его смелости в соленых шутках, в хохочущих пародиях. Рабле играет словом, распоряжается им с поражающей свободой гения, и Любимов в своем переводе сумел это передать, как никто до него.
Больше чем четыре века отделяют нас от времени, когда жил и писал Франсуа Рабле, но книга его, вся пропитанная солью своей эпохи, не устарела и не устареет никогда, пока люди будут рождаться и умирать, познавать природу и самих себя, радоваться добру, изобилию, здоровью, мирному небу, – пока они будут смеяться над глупостью, над ханжеством корыстных и елейных церковников, над высокомерным занудством лжеученых, над трусостью, глупостью, жадностью.
И вот – еще одно примечательное событие, впрямую связанное с нашим неугасающим интересом к Рабле: Центральное телевидение предоставило экран артисту МХАТа Александру Калягину, чтобы тот сыграл свой моноспектакль, посвященный сыну Гаргантюа, прославленному Пантагрюэлю – «в его доподлинном виде, со всеми его ужасающими деяниями и подвигами, сочинение покойного магистра Алькофрибаса Назье» – как озаглавил эту книгу своего романа, состоящего из нескольких книг, его автор, насмешливо спрятавшийся за псевдонимом, составленным им из букв собственного имени и фамилии...
Смелость Калягина достойна уважения. Едва ли не впервые артист отважился читать и играть самого Рабле! Отважился – и добился успеха. Успеха в главном: Рабле здесь живой, увлекательный. Пусть это лишь малая чаша, зачерпнутая из океана, но в ней состав великого целого, его вкус, его запах, его шум...
У Калягина на редкость подходящая для избранного им произведения внешность – он крупен, полноват молодой здоровой полнотой, у него какое-то несовременное в своей округлой правильности и мягкости лицо, крупный лоб, ясные, полные ума и юмора глаза. Весь «физический аппарат» актера, спокойная пластика его массивной, но такой легкой в движениях фигуры идут на пользу делу: было бы как-то странно и нелепо, если бы за воплощение мира раблезианских образов взялся бы актер астенично худощавый, нервически беспокойный... Калягин живет в «воздухе» романа со вкусом, с аппетитом, но в то же время с тем самым чувством меры, которое здесь, увлекшись, было бы даже простительно потерять.
Он один исполняет множество ролей – роль от автора и Пантагрюэля, Панурга, брата Жана, двух сутяг с примечательными фамилиями Лижизад и Пейвино, философа-софиста и даже одну даму, королеву по имени Квинтэссенция. Кроме того, он читает удачно с толком и тактом включенные сюда стихи Франсуа Вийона,
Старшего и родного по духу брата Рабле, и поет песни на его же текст.
Пусть специалисты, историки французской литературы скажут сове слово, прав был Калягин или не прав, выбирая из необозримой громады романа то, что он выбрал: хотя, впрочем, тут нет и не может быть рецептов, тут каждый имеет полную возможность взять свое, и сколько бы и сколькие бы тут ни брали, еще на добрую сотню останется.
Конечно, необъятного объять нельзя – а роман Рабле истинно необъятен, но в монтаже, каким его исполняет Калягин, при его достоинствах все-таки определенно недостает истинно что раблезианского (а оно давно стало понятием нарицательным) – этого сокрушительного напора, этого оглушительного изобилия перечислений, этого опьяняющего, радостно кружащего голову масштаба – будь то пространство, время, размер, число, количество, множественность отличий и свойств вещей. У Калягина очень хорошая речевая техника: к примеру, с каким подлинным блеском он воспроизводит умозрительнейшую абракадабру юридического спора двух сутяг и судейскую речь Пантагрюэля, мудро выносящего столь же бессмысленное, сколь и убедительное решение тяжбы! А как он превосходно проигрывает краткий фрагмент из знаменитого «вопрошания Пенурга» жениться тому или нет.
Александр Калягин читает и играет удивительных героев Рабле, стараясь всемерно приблизить их к слушателю, и он знает, что дело это не простое, потому что та образная система, в которой творил великий писатель, конечно же нуждается в том, чтобы ее освоили сегодня, сделав ясной, понятной, доходчивой.
Он подает слово Рабле выпукло, осмысленно, тонко окрашенно. Артист проявил и вкус, и меру, когда принял для своего спектакля огромный, не заставленный павильон, когда ограничился в реквизите книгой и шутовским колпаком, креслом и старинными весами с чашками. Но куда важнее, что спектакль словесно удачно обрамляется авторскими обращениями Рабле, вещими его словами о том, что «смех есть свойство человека»
Вера Шитова
АОЛЗГ. Зак. 247—О—10 000
Имя Франсуа Рабле стоит для нас рядом с именами тех, кого мы зовем нашими великими спутниками: рядом с именами Гомера и Сервантеса, Данте и Шекспира; он гордость своей родины, прекрасной Франции, он гордость всего рода людского на все времена.
В 1978 году широко отмечалось 425-летие со дня его кончины, а книга Рабле живет, не забывается, находит читателей в новых и новых поколениях. И это так, потому что она вобрала в себя полынь и мед народного опыта, за которым – многие столетия, всю истинную мудрость античного и средневекового мира. В ней вершит свой прекрасный труд познания и размышления отточенный интеллект ученого, в ней бьется неизбывная, солнечная, радостная любовь великого гуманиста к жизни, к человеку.
Библиотека, посвященная изучению личности и творчества этого удивительного писателя, огромна, и нам радостно, что одно из самых почетных мест в ней занимает монография выдающегося советского ученого, философа и литературоведа Михаила Михайловича Бахтина. Она называется «Творчество Франсуа Рабле», и после ее выхода в свет в 1965 году интерес к Рабле в нашей стране возрос необычайно.
А разве не стал радостным событием всей нашей культуры выход в свет нового перевода книги о Гаргантюа и Пантагрюэле, сделанного Николаем Любимовым; Любимов совершил настоящий творческий подвиг, научив Раблe говорить по-русски: книга эта невероятно сложна – французский язык пятнадцатого века под пером Рабле кипит, дышит, переливается тысячами самых удивительных оттенков.
Нет предела изобретательности писателя в определениях, нет предела его смелости в соленых шутках, в хохочущих пародиях. Рабле играет словом, распоряжается им с поражающей свободой гения, и Любимов в своем переводе сумел это передать, как никто до него.
Больше чем четыре века отделяют нас от времени, когда жил и писал Франсуа Рабле, но книга его, вся пропитанная солью своей эпохи, не устарела и не устареет никогда, пока люди будут рождаться и умирать, познавать природу и самих себя, радоваться добру, изобилию, здоровью, мирному небу, – пока они будут смеяться над глупостью, над ханжеством корыстных и елейных церковников, над высокомерным занудством лжеученых, над трусостью, глупостью, жадностью.
И вот – еще одно примечательное событие, впрямую связанное с нашим неугасающим интересом к Рабле: Центральное телевидение предоставило экран артисту МХАТа Александру Калягину, чтобы тот сыграл свой моноспектакль, посвященный сыну Гаргантюа, прославленному Пантагрюэлю – «в его доподлинном виде, со всеми его ужасающими деяниями и подвигами, сочинение покойного магистра Алькофрибаса Назье» – как озаглавил эту книгу своего романа, состоящего из нескольких книг, его автор, насмешливо спрятавшийся за псевдонимом, составленным им из букв собственного имени и фамилии...
Смелость Калягина достойна уважения. Едва ли не впервые артист отважился читать и играть самого Рабле! Отважился – и добился успеха. Успеха в главном: Рабле здесь живой, увлекательный. Пусть это лишь малая чаша, зачерпнутая из океана, но в ней состав великого целого, его вкус, его запах, его шум...
У Калягина на редкость подходящая для избранного им произведения внешность – он крупен, полноват молодой здоровой полнотой, у него какое-то несовременное в своей округлой правильности и мягкости лицо, крупный лоб, ясные, полные ума и юмора глаза. Весь «физический аппарат» актера, спокойная пластика его массивной, но такой легкой в движениях фигуры идут на пользу делу: было бы как-то странно и нелепо, если бы за воплощение мира раблезианских образов взялся бы актер астенично худощавый, нервически беспокойный... Калягин живет в «воздухе» романа со вкусом, с аппетитом, но в то же время с тем самым чувством меры, которое здесь, увлекшись, было бы даже простительно потерять.
Он один исполняет множество ролей – роль от автора и Пантагрюэля, Панурга, брата Жана, двух сутяг с примечательными фамилиями Лижизад и Пейвино, философа-софиста и даже одну даму, королеву по имени Квинтэссенция. Кроме того, он читает удачно с толком и тактом включенные сюда стихи Франсуа Вийона,
Старшего и родного по духу брата Рабле, и поет песни на его же текст.
Пусть специалисты, историки французской литературы скажут сове слово, прав был Калягин или не прав, выбирая из необозримой громады романа то, что он выбрал: хотя, впрочем, тут нет и не может быть рецептов, тут каждый имеет полную возможность взять свое, и сколько бы и сколькие бы тут ни брали, еще на добрую сотню останется.
Конечно, необъятного объять нельзя – а роман Рабле истинно необъятен, но в монтаже, каким его исполняет Калягин, при его достоинствах все-таки определенно недостает истинно что раблезианского (а оно давно стало понятием нарицательным) – этого сокрушительного напора, этого оглушительного изобилия перечислений, этого опьяняющего, радостно кружащего голову масштаба – будь то пространство, время, размер, число, количество, множественность отличий и свойств вещей. У Калягина очень хорошая речевая техника: к примеру, с каким подлинным блеском он воспроизводит умозрительнейшую абракадабру юридического спора двух сутяг и судейскую речь Пантагрюэля, мудро выносящего столь же бессмысленное, сколь и убедительное решение тяжбы! А как он превосходно проигрывает краткий фрагмент из знаменитого «вопрошания Пенурга» жениться тому или нет.
Александр Калягин читает и играет удивительных героев Рабле, стараясь всемерно приблизить их к слушателю, и он знает, что дело это не простое, потому что та образная система, в которой творил великий писатель, конечно же нуждается в том, чтобы ее освоили сегодня, сделав ясной, понятной, доходчивой.
Он подает слово Рабле выпукло, осмысленно, тонко окрашенно. Артист проявил и вкус, и меру, когда принял для своего спектакля огромный, не заставленный павильон, когда ограничился в реквизите книгой и шутовским колпаком, креслом и старинными весами с чашками. Но куда важнее, что спектакль словесно удачно обрамляется авторскими обращениями Рабле, вещими его словами о том, что «смех есть свойство человека»
Вера Шитова
АОЛЗГ. Зак. 247—О—10 000