5 дней
О сайте
В 1913— 1914 годах, когда Вертинский впервые появился на эстраде, никто, вероятно, не предполагал, что слава его окажется столь прочной и длительной. Никто не думал, что его песенки, печальные и меланхоличные, шутливые и грациозные, иронические и нежные, станут пользоваться всевозрастающей популярностью, что они переживут даже самого артиста и смогут доставлять удовольствие людям 70-х — 80-х годов. Ранний и внезапный успех Вертинского казался неосновательным: певец, не обладавший выдающимися вокальными данными, поэт, чье переимчивое дарование лишь вторило талантам Блока и Ахматовой, Бальмонта и Северянина, бесхитростный сочинитель капризных мелодий, выступавший тогда в маске Пьеро, с набеленным лицом, ярко накрашенными губами, с большим кружевным жабо, он, конечно, нравился посетителям всевозможных эстрадных театриков и подвальчиков, но большие надежды на него не возлагались. Думалось, что через год, через два он выйдет из моды и его забудут, как забывали многих других любимцев публики.
Случилось, как мы знаем, по-иному. Несмотря на все превратности судьбы, Александр Вертинский сумел перешагнуть «через горы времени» и прийтись по душе слушателям новых поколений. Чем это объясняется?
В творчестве Вертинского скромные — каждое в отдельности — дарования стихотворца и композитора сливаются воедино и дополняют друг друга с редкой естественностью. В их дружном согласии возникает песня, обладающая, конечно, определенной целостностью и завершенностью. И все же в этот момент она еще не является в полном смысле слова произведением искусства. Ведь когда песни Вертинского поют другие, даже опытные и уверенные исполнители, они, как правило, особым успехом не пользуются. Только уникальное в своем роде, изощренное и отточенное исполнительское мастерство самого Вертинского придает его творениям красоту, элегантность и изящество. Вертинский-артист более значителен, чем Вертинский-автор. Голос у него небольшой, но он владеет им виртуозно. Строгая, тщательная отделка каждой песни, выразительность и эмоциональная окраска ее безукоризненны, близки к совершенству.
Слушатели могут сами в этом убедиться: в «Желтом ангеле» тоска по осмысленной, несуетной духовно ясной жизни звучит с надеждой и болью. В эффектной «Испано-Сюизе» — экзотика, грустная ирония и открытый вольный и смелый юмор, романс «Только раз бывают в жизни встречи» исполняется с искренним и глубоким драматизмом (уже без всякого юмора и без всякой иронии). «Рафинированная женщина» — изящная насмешка, искрящаяся лукавством и неподдельной веселостью. И как преображается артист, какого истинного трагизма достигает он в песнях «Сумасшедший шарманщик», «Бал господень» или «Игуменья»...
Утонченность интерпретации и артистичность исполнения становились особенно заметны, когда Вертинский создавал свои песни на слова больших русских писателей и поэтов — Максима Горького («Фея»), Александра Блока («Буйный ветер играет терновником», «В голубой далекой спаленке»), Анны Ахматовой («Сероглазый король», «Темнеет дорога приморского сада»), Николая Агнивцева («Баллада о короле»), Георгия Иванова («Над розовым морем», «Не было измены»), Тэффи («Песенка о трех пажах», «Черный карлик»), Иннокентия Анненского («Моя звезда»), Игоря Северянина («Бразильский крейсер»). У него есть романсы на стихи Сергея Есенина; пел он песни на стихи Всеволода Рождественского, Веры Инбер, Иосифа Уткина, Павла Шубина. Не изменяя собственной манере, Вертинский умел сохранить и верность избранному поэту, сблизиться с ним, по-своему его прочесть и пропеть.
Другое важное свойство дарования Вертинского, предопределившее длительный интерес к его искусству,— чуткость артиста, отзывчивость его таланта, способность точно выразить характерные веяния времени. Писатель Юрий Олеша впервые услышал Вертинского в годы молодости, когда артист выступал еще в маске Пьеро. По свидетельству Олеши, Вертинский на свой лад высказывал в грациозных, чуточку манерных «ариетках» настроения, «которые влияли в ту эпоху даже на таких серьезных деятелей искусства, как Александр Блок, Алексей Толстой, Владимир Маяковский».
Прошло много лет, и уже после Великой Отечественной войны искусство Вертинского взволновало актера Иннокентия Смоктуновского. По его словам, «Вертинский заставлял нас заново прочувствовать красоту и величие русской речи, русского романса, русского духа. Преподать такое мог лишь человек самозабвенно любящий. Сквозь мытарства и мишуру успеха на чужбине он свято пронес трепетность любви к своему отечеству».
...После Октября Александр Вертинский совершил трагическую ошибку: покинул родину и много лет провел в горестных эмигрантских скитаниях. Тоска по России, любимой и далекой, пронизывала тогда лучшие его песни. Где бы он ни выступал — в Париже и в Варшаве, в Нью-Йорке и в Шанхае, в больших концертных залах, в кабаре и просто в ресторанах, он везде исполнял такие горестные песни, как «В степи молдаванской», «Молись, кунак» или «Чужие города». Он пел о тяжкой участи изгнанника, сознающего свою вину и свою беду, и Россия в этих его песнях становилась символом недостижимой мечты. Такие настроения свойственны были многим честным русским художникам, оказавшимся в эмиграции,— по-разному их выразили и Шаляпин, и Рахманинов, и Куприн.
Задолго до Великой Отечественной войны Вертинский стал настоятельно- обращаться к советским дипломатическим представителям с просьбами о том, чтобы ему разрешили вернуться на родину. В белоэмигрантских газетах его называли «большевистским наемником», утверждали, что он «продался красным», именовали предателем.
Писательница Наталия Ильина, которая познакомилась с Вертинским в Шанхае в конце 30-х годов, вспоминает в книге «Дороги и судьбы»: «Его знаменитую песню «О нас и о Родине» я слыхала, видимо, в году сороковом... Начался шум. С одной стороны, свист, улюлюканье, выкрики: «Большевикам продался!», а с другой — бешеные аплодисменты, крики: «Браво!», «Правильно!» и даже «Ура!». Улюлюкали в основном люди пожилые, стойкие в своем неприятии Советской России, а молодежь одобряла, молодежь приветствовала, и под ее охраной Вертинский шел в ту ночь домой...» Такую бурю вызвали искренние, вырвавшиеся из самой глубины души слова артиста о родине, которая «цветет и зреет, возрожденная в огне, и простит и пожалеет и о вас, и обо мне».
В 1943 году Вертинскому позволено было возвратиться в Советский Союз. Вскоре состоялись и прошли с огромным успехом его первые концерты перед советской аудиторией. Так началась для артиста новая жизнь на родной земле. Наш быт конца 40-х — начала 50-х годов был очень труден и суров. Страна залечивала зияющие раны, заново отстраивала разрушенные города, люди жили тяжело, отказывая себе во многом. Одевались по необходимости скромно и серо. Защитный цвет доминировал: донашивались военные шинели и гимнастерки.
В эти суровые годы песни Вертинского оказались очень ко времени: после войны потребность в лирике ощущалась с особенной остротой.
Вертинский выступал теперь в переполненных огромных залах в Москве, Ленинграде, в Сибири и на Урале, в новых городах, которых не было на карте, когда он покинул отечество.
Артист был уже немолод, когда началась эта новая, самая счастливая полоса его жизни. Он старался обновить свой репертуар и писал песни, полные искренней радости. Это были песни обретенной гармонии. Скиталец и изгнанник, певец ностальгии и одиночества познал счастье устойчивой и ясной жизни в родной стране, в согласии с ней, счастье семейного очага и отцовства. По его собственным словам, он почувствовал себя «птицей, что устала петь в чужом краю и, вернувшись, вдруг узнала родину свою». Все это излилось в его новых песнях. Пусть с годами голос Вертинского стал звучать немного глуше — при нем осталось его прежнее изощренное и изысканное искусство.
В течение 14 лет с первого, по возвращении на родину, концерта А. Вертинского в 1943 году в г. Чите и до последнего его концерта в 1957 году в Ленинграде постоянным аккомпаниатором артиста был пианист Михаил Брохес, который прекрасно понимал своеобразие дара Вертинского, чутко отзывался на все модуляции его голоса, с безупречной точностью следуя за певцом.
Свою новую аудиторию Александр Николаевич Вертинский восхищал законченностью отделки каждой вещи, необыкновенной точностью ее интонационной и пластической разработки. Я видел, как горячо, как долго и восторженно аплодировали Вертинскому В. Качалов, И. Козловский, А. Коонен, С. Михоэлс, А. Тарасова, М. Яншин, Б. Ливанов, В. Топорков, М. Романов, Л. Утесов: мастера, они благодарили и приветствовали мастера. В сущности, Вертинский был первым из певцов-поэтов, вышедших на отечественную эстраду. С него началась традиция, которая развивается и обогащается поныне. Умение превращать всякую, даже непритязательную, легкомысленную песенку в своего рода миниатюрную драму, где есть и завязка, и кульминация, и развязка (часто неожиданная), способность любой сюжет поднять на уровень подлинной поэзии, искусства и внезапная смена темпов, непринужденные переходы от речитатива к свободно льющемуся вокалу, от патетики к юмору и от интонаций саркастических к гордым, торжественным — вот богатство, которое сохранилось доныне в записях Вертинского и которое перейдет к следующим поколениям как итог долгой и трудной жизни художника, сумевшего полностью выразить в искусстве и свою неповторимую индивидуальность, и свою судьбу.
К. Рудницкий
Случилось, как мы знаем, по-иному. Несмотря на все превратности судьбы, Александр Вертинский сумел перешагнуть «через горы времени» и прийтись по душе слушателям новых поколений. Чем это объясняется?
В творчестве Вертинского скромные — каждое в отдельности — дарования стихотворца и композитора сливаются воедино и дополняют друг друга с редкой естественностью. В их дружном согласии возникает песня, обладающая, конечно, определенной целостностью и завершенностью. И все же в этот момент она еще не является в полном смысле слова произведением искусства. Ведь когда песни Вертинского поют другие, даже опытные и уверенные исполнители, они, как правило, особым успехом не пользуются. Только уникальное в своем роде, изощренное и отточенное исполнительское мастерство самого Вертинского придает его творениям красоту, элегантность и изящество. Вертинский-артист более значителен, чем Вертинский-автор. Голос у него небольшой, но он владеет им виртуозно. Строгая, тщательная отделка каждой песни, выразительность и эмоциональная окраска ее безукоризненны, близки к совершенству.
Слушатели могут сами в этом убедиться: в «Желтом ангеле» тоска по осмысленной, несуетной духовно ясной жизни звучит с надеждой и болью. В эффектной «Испано-Сюизе» — экзотика, грустная ирония и открытый вольный и смелый юмор, романс «Только раз бывают в жизни встречи» исполняется с искренним и глубоким драматизмом (уже без всякого юмора и без всякой иронии). «Рафинированная женщина» — изящная насмешка, искрящаяся лукавством и неподдельной веселостью. И как преображается артист, какого истинного трагизма достигает он в песнях «Сумасшедший шарманщик», «Бал господень» или «Игуменья»...
Утонченность интерпретации и артистичность исполнения становились особенно заметны, когда Вертинский создавал свои песни на слова больших русских писателей и поэтов — Максима Горького («Фея»), Александра Блока («Буйный ветер играет терновником», «В голубой далекой спаленке»), Анны Ахматовой («Сероглазый король», «Темнеет дорога приморского сада»), Николая Агнивцева («Баллада о короле»), Георгия Иванова («Над розовым морем», «Не было измены»), Тэффи («Песенка о трех пажах», «Черный карлик»), Иннокентия Анненского («Моя звезда»), Игоря Северянина («Бразильский крейсер»). У него есть романсы на стихи Сергея Есенина; пел он песни на стихи Всеволода Рождественского, Веры Инбер, Иосифа Уткина, Павла Шубина. Не изменяя собственной манере, Вертинский умел сохранить и верность избранному поэту, сблизиться с ним, по-своему его прочесть и пропеть.
Другое важное свойство дарования Вертинского, предопределившее длительный интерес к его искусству,— чуткость артиста, отзывчивость его таланта, способность точно выразить характерные веяния времени. Писатель Юрий Олеша впервые услышал Вертинского в годы молодости, когда артист выступал еще в маске Пьеро. По свидетельству Олеши, Вертинский на свой лад высказывал в грациозных, чуточку манерных «ариетках» настроения, «которые влияли в ту эпоху даже на таких серьезных деятелей искусства, как Александр Блок, Алексей Толстой, Владимир Маяковский».
Прошло много лет, и уже после Великой Отечественной войны искусство Вертинского взволновало актера Иннокентия Смоктуновского. По его словам, «Вертинский заставлял нас заново прочувствовать красоту и величие русской речи, русского романса, русского духа. Преподать такое мог лишь человек самозабвенно любящий. Сквозь мытарства и мишуру успеха на чужбине он свято пронес трепетность любви к своему отечеству».
...После Октября Александр Вертинский совершил трагическую ошибку: покинул родину и много лет провел в горестных эмигрантских скитаниях. Тоска по России, любимой и далекой, пронизывала тогда лучшие его песни. Где бы он ни выступал — в Париже и в Варшаве, в Нью-Йорке и в Шанхае, в больших концертных залах, в кабаре и просто в ресторанах, он везде исполнял такие горестные песни, как «В степи молдаванской», «Молись, кунак» или «Чужие города». Он пел о тяжкой участи изгнанника, сознающего свою вину и свою беду, и Россия в этих его песнях становилась символом недостижимой мечты. Такие настроения свойственны были многим честным русским художникам, оказавшимся в эмиграции,— по-разному их выразили и Шаляпин, и Рахманинов, и Куприн.
Задолго до Великой Отечественной войны Вертинский стал настоятельно- обращаться к советским дипломатическим представителям с просьбами о том, чтобы ему разрешили вернуться на родину. В белоэмигрантских газетах его называли «большевистским наемником», утверждали, что он «продался красным», именовали предателем.
Писательница Наталия Ильина, которая познакомилась с Вертинским в Шанхае в конце 30-х годов, вспоминает в книге «Дороги и судьбы»: «Его знаменитую песню «О нас и о Родине» я слыхала, видимо, в году сороковом... Начался шум. С одной стороны, свист, улюлюканье, выкрики: «Большевикам продался!», а с другой — бешеные аплодисменты, крики: «Браво!», «Правильно!» и даже «Ура!». Улюлюкали в основном люди пожилые, стойкие в своем неприятии Советской России, а молодежь одобряла, молодежь приветствовала, и под ее охраной Вертинский шел в ту ночь домой...» Такую бурю вызвали искренние, вырвавшиеся из самой глубины души слова артиста о родине, которая «цветет и зреет, возрожденная в огне, и простит и пожалеет и о вас, и обо мне».
В 1943 году Вертинскому позволено было возвратиться в Советский Союз. Вскоре состоялись и прошли с огромным успехом его первые концерты перед советской аудиторией. Так началась для артиста новая жизнь на родной земле. Наш быт конца 40-х — начала 50-х годов был очень труден и суров. Страна залечивала зияющие раны, заново отстраивала разрушенные города, люди жили тяжело, отказывая себе во многом. Одевались по необходимости скромно и серо. Защитный цвет доминировал: донашивались военные шинели и гимнастерки.
В эти суровые годы песни Вертинского оказались очень ко времени: после войны потребность в лирике ощущалась с особенной остротой.
Вертинский выступал теперь в переполненных огромных залах в Москве, Ленинграде, в Сибири и на Урале, в новых городах, которых не было на карте, когда он покинул отечество.
Артист был уже немолод, когда началась эта новая, самая счастливая полоса его жизни. Он старался обновить свой репертуар и писал песни, полные искренней радости. Это были песни обретенной гармонии. Скиталец и изгнанник, певец ностальгии и одиночества познал счастье устойчивой и ясной жизни в родной стране, в согласии с ней, счастье семейного очага и отцовства. По его собственным словам, он почувствовал себя «птицей, что устала петь в чужом краю и, вернувшись, вдруг узнала родину свою». Все это излилось в его новых песнях. Пусть с годами голос Вертинского стал звучать немного глуше — при нем осталось его прежнее изощренное и изысканное искусство.
В течение 14 лет с первого, по возвращении на родину, концерта А. Вертинского в 1943 году в г. Чите и до последнего его концерта в 1957 году в Ленинграде постоянным аккомпаниатором артиста был пианист Михаил Брохес, который прекрасно понимал своеобразие дара Вертинского, чутко отзывался на все модуляции его голоса, с безупречной точностью следуя за певцом.
Свою новую аудиторию Александр Николаевич Вертинский восхищал законченностью отделки каждой вещи, необыкновенной точностью ее интонационной и пластической разработки. Я видел, как горячо, как долго и восторженно аплодировали Вертинскому В. Качалов, И. Козловский, А. Коонен, С. Михоэлс, А. Тарасова, М. Яншин, Б. Ливанов, В. Топорков, М. Романов, Л. Утесов: мастера, они благодарили и приветствовали мастера. В сущности, Вертинский был первым из певцов-поэтов, вышедших на отечественную эстраду. С него началась традиция, которая развивается и обогащается поныне. Умение превращать всякую, даже непритязательную, легкомысленную песенку в своего рода миниатюрную драму, где есть и завязка, и кульминация, и развязка (часто неожиданная), способность любой сюжет поднять на уровень подлинной поэзии, искусства и внезапная смена темпов, непринужденные переходы от речитатива к свободно льющемуся вокалу, от патетики к юмору и от интонаций саркастических к гордым, торжественным — вот богатство, которое сохранилось доныне в записях Вертинского и которое перейдет к следующим поколениям как итог долгой и трудной жизни художника, сумевшего полностью выразить в искусстве и свою неповторимую индивидуальность, и свою судьбу.
К. Рудницкий