Прежде чем избрать своим делом литературу, я перепробовал множество разных занятий. Я был бардом, художником, сценаристом и даже писал либретто для опер... да, было и такое...
Главной же моей привязанностью долгие годы была авторская песня. Я занялся ей еще до войны. Почему? Друзья, я родился и вырос на Благуше. Благуша была окраиной Москвы. Время было голодное и темное. А Благуша была — текстильная, воровская, пацанская. И пацан без гитары там был не пацан. Первая моя песня была, конечно, не авторская. Она была на слова Александра Грина:

Не шуми, океан, не пугай.
Нас земля испугала давно.
В теплый край, в южный край
Приплывем все равно.

Южный Крест нам сияет вдали,
С первым ветром проснется компас.
Бог, храня корабли,
Да помилует нас!

Ну, вообразите, о каких океанах и южных краях я пел,— там, на Благуше, где выли по подворотням собаки и ветер нес охапки мусора по промозглым улицам. Но сколько мне было? Лет двенадцать, и я зачитывался Грином... Когда в Москву приехала его вдова, ей сказали, что где-то есть мальчик, который пишет песни на слова ее покойного мужа. Она захотела со мной познакомиться. Меня привели в какой-то одноэтажный дом на Таганке. Я ее ждал, представляя, что распахнется дверь и войдет изящная, загадочная незнакомка. Но увидел совершенно бытовую женщину, даже отдаленно не напоминавшую гриновскую героиню. Я был разочарован. Но когда я спел ей песню, она, никого не стесняясь, заплакала. И я понял, что она-то и есть настоящая героиня Грина, потому что была его родной душой.
Потом, не знаю как и почему, мне пришло в голов) самому сочинять стихи и петь их под гитару. Тогда в конце 30-х годов, этого еще никто не делал, и никто даже не знал, что это называется авторской песней Я пел о Благуше, о московских окраинах, о тех, кого знал и любил.
Первую свою военную песню я сочинил и спел в июле 41 года. Она была посвящена моему другу, художнику который уходил на фронт:

Он был боксером и певцом,—
Веселая гроза.
Ему родней был Пикассо, Чайковский и Сезанн.

Он шел с подругой на пари,
Что через пару лет
Достанет «литер» на Париж
И в Лувр возьмет билет.

Но рыцарь — пес, поднявши рог,
Тревогу протрубил,
Крестами черными тревог Глаза домов забил...

Тот парень потом не вернулся домой — погиб на фронте в первые дни... Почти всю войну я не расставался с гитарой. Пел и сочинял песни, когда это было возможно. Все они были глубоко личными, и меня, признаться очень удивило, когда я узнал, что эти песни поют солдаты на разных фронтах. Только потом я понял, что многие людям на войне хотелось именно этого личного, интимного, задушевного — того, что можно противопоставь-;: повсеместно совершающемуся ужасу — смерти и разрушению.
Позднее, после войны, когда появилась магнитофонная запись, многие мои песни записывали на пленку, и они как это водится, моментально распространялись по всей стране. Некоторые мои песни пел Высоцкий,— мы с ним не раз встречались, когда он начинал... но это отдельный разговор. Специалисты называли мои песни 50 — 60-х годов по-разному: окраинные песни, московские, уличные городские... Для меня они были переломными, ибо родились они на каком-то изломе эпохи, когда в душах людей появились первые признаки разочарования в том официальном принудительном оптимизме, который изливался потоками со страниц газет и с телеэкранов. Мне хотелось противопоставить этому бесплодному внешнему оптимизму — другой оптимизм, внутренний, общечеловеческий, запасы которого, как мне кажется, неиссякаемы. В этом я убежден и как писатель. И как писатель я многим обязан менестрельной песне. Она научила меш работать над словом, А слово в ней должно быть жестким, ясным и осмысленным, иначе песня не состоится. Ведь авторская песня — это не музыкальное явление — это музыка со словом. Было время, когда менестрельное искусство ютилось у нас где-то на обочине, существовало полуподпольно-полулегально, не получая подлинного признания, его признанию сопротивлялись. Почему? Да по тому, что авторская песня, в отличие от бездумных эстрадных шлягеров, несет в себе слово. Ну, а слово-то это вольное, неподконтрольное, неотредактированное. И многим оно не по вкусу. Сейчас менестрельное искусство все больше и больше заявляет о себе — менестрелей не убавляется, а прибавляется. И в этом мне видится воплощение идеи массового творчества.
Песни, записанные на этой пластинке, были написаны и спеты мною в разные годы. С тех пор многое изменилось в общественной и в моей личной жизни. Я давно уже не прикасаюсь к струнам гитары. Но, отдавая на суд современных слушателей эти старые записи, я почему-то делаю это с тем же волнением, какое испытываю, когда отдаю на суд читателей свои книги...
М. Анчаров

Ленинградский завод
27.10.89 З. 2065-о-1500