2 часа
О сайте
1 | MEL CO 0678 2021, дата записи: 1980  |
melodist / 2021-01-23 20:52:25 / Редакция № 2: 2022-01-01 20:52:32
| 1 Поговорим просто так Фазиль Искандер (Фазиль Искандер) 14:18 2 И вот с аттестатом, зашитым в кармане Фазиль Искандер (Фазиль Искандер) 08:13 3 Москва, увиденная впервые, оказалась очень похожа на свои бесчисленные снимки Фазиль Искандер (Фазиль Искандер) 12:26 винил М40—42711-2 ПОХВАЛА ЗДРАВОМУ СМЫСЛУ В рассказе, который вы только что услышали (или вот-вот услышите), Фазиль Искандер вздумал пожаловаться – то ли в шутку, то ли всерьез, а скорее, и так и этак: «Вот что плохо. Читатель начинает мне навязывать роль юмориста, и я уже сам как-то невольно доигрываю ее. Стоит мне взяться за что-нибудь серьезное, как я вижу лицо читателя с выражением добродетельного терпения, ждущего, когда я наконец начну про смешное». Что говорить, скверно, ежели читатель рвется читать только «про смешное», – но тут-то дело не только в нашей с вами непонятливости. Стиль Искандера, такого вроде бы простодушного весельчака, на самом деле сложен. В нем и ловушки имеются. В одну из них я, помнится, угодил – правда, я-то как раз жаждал читать «про серьезное». То был рассказ «Тринадцатый подвиг Геракла», школьное воспоминание о невыученном уроке, о страхе двойки, о язвительном учителе с экзотическим именем Харлампий Диогенович, мастере изощренного и обидного вышучивания своих учеников. Когда я читал это впервые, я закипал нешуточным гневом против этого виртуоза недоброй насмешки, делающего, по сути, страшное дело первоначального разобщения: «Когда учитель выставляет тебя смешным, сразу же распадается круговая порука учеников и весь класс над тобой смеется. Все смеются против одного». Невеселая картина? И вдруг в самом конце я прочитал следующее: «Мне хочется благодарно возвысить метод Харлампия Диогеновича. Смехом он, разумеется, закалял наши лукавые детские души». Тогда я встретил это благодушие недоуменно. Да и теперь, перечитывая рассказ, не тороплюсь распахивать объятия злоязычному наставнику. Тут другое: упрямое и обаятельное стремление автора увидеть добрый помысел даже там, где его скорее всего и не было. А уверенное «разумеется» – не слишком уверенная защитная реакция доверчивости, предпочитающей верить скорее в доброе, чем в злое. И, главное, вера в силу юмора! У Искандера большие запасы оптимизма, веселья, доброжелательности, и оттого он может себе позволить даже о печальном говорить смеясь. Он не рыщет в поисках смешного; он доверительно и пристально всматривается в окружающее и видит, что смешное разлито повсюду – в нас, в нем... Приведу цитату из повести «Созвездие Козлотура», цитату не краткую... надо сказать, Искандера вообще трудно цитировать коротко. То есть вообще- то – легко: у него бег взлетающих самолетов напоминает «смешноватую побежку орлов за вольером зоосада», горшочек с цветами, подвешенный к потолку вагона-ресторана, раскачивается как «некое вегетарианское паникадило», юнцы в приморской кофейне скучно шумят «порожняком своей юности» – и вообще пропасть шуток, афоризмов, парадоксов... чего проще взять то или иное на вынос? Нет, однако. Обаяние искандеровского стиля (и рассказ «Начало» это доказывает вполне наглядно, вернее, на этот раз, так сказать, «наслышно») в том, что повествование течет себе и течет, мысль не пряма, как телеграфный столб, а ветвиста и кустиста, как живое дерево, у которого жалко рубить ветку – даже для того, чтобы выставить ее напоказ. Итак, цитирую длинно: «Возле меня остановился фотограф в коротких белых штанах, с мощными бронзовыми ногами пилигрима. Он снимал женщину, вытягивавшую голову из пены прибоя. – Еще один снимок, мадам. Отходящая волна обнажила тело пенорожденной и руки, крепко упершиеся в песок растопыренными ладонями. – Фотографирую... Он так тщательно, с видом старого петербуржца, програссировал, что компания приготовилась смеяться. Женщина попыталась изобразить блаженство, но выражение тусклой озабоченности не сходило с ее лица. Пена прибоя вокруг нее казалась будничной, как мыльная. – Снимаю, – неожиданно сказал фотограф и посмотрел на ребят. Но они все равно засмеялись. Фотограф сам теперь улыбался. Он улыбался долгой, выжженной солнцем улыбкой. Улыбка эта означала, что он понимает, какие эти ребята еще глупые и молодые, и что в жизни вообще много не менее смешного, чем его профессия, только надо иметь терпение пожить, чтобы понять кое-что». Все смешно. И все смешно по-разному. Скрестились скептическая усмешка «пилигрима», нетребовательное веселье ребят, шумящих порожняком своей юности, и взгляд автора, тепло задержавшийся на старом фотографе, снисходительно – на молодых пляжниках, с внезапной жалостью – на «пенорожденной», чье неумение вырваться из неодолимой будничности так печально и бедно, что даже прекрасное море вдруг показалось похожим на корыто с мыльной пеной... То есть смешное как бы имеет свои градусы, его шкала очень определенна, – и это важно, потому что говорит о ясной нравственной позиции. Ясной по-детски. Не зря Искандер так много пишет о детях и о детстве: «Может быть, самая трогательная и самая глубокая черта детства – бессознательная вера в необходимость здравого смысла. Следовательно, раз в чем-то нет здравого смысла, надо искать, что исказило его или куда он затерялся. Детство верит, что мир разумен, а все неразумное – это помехи, которые можно устранить, стоит повернуть нужный рычаг», Детство – верит, и вера его пока бессознательна; писатель Искандер, в отличие от маленьких Архимедов, знает, что такого чудодейственного рычага нету. Что ж! Тем упорнее и настойчивее, тем гражданственнее он отстаивает здравый смысл, который для него – понятие отнюдь не холодно-рассудочное, но горячее, нравственное. Как в народной сказке, где именно согласно ему, здравому, то есть здоровому, прямому и ясному, не кривому и не кособокому смыслу, духовному опыту народа, добро обязано считаться добром. Зло – злом. Не наоборот. Юмор Искандера – как раз нормальная и оптимистическая реакция здравого смысла, всем воздающего по заслугам. И, пожалуй, никому писатель не дарит такой любовной и гармонической улыбки, как детям. А еще – абхазским старикам, крестьянам, воплотившим мудрость и терпимость, тем, кто испытал на веку немало превратностей, наполнивших их скептицизмом, но не отвративших душу от самоценных радостей жизни, будь то работа, добрая лошадь или хоть кусок вяленого мяса с горячей мамалыгой. Этих прекрасных старцев Искандер знает с времен своего детства. И учится у них до сих пор. В русской литературе у него положение особое. Он не просто абхазец, пишущий по-русски; он, став русским писателем, не перестал быть абхазцем. Колорит родного юга в его книгах уже не только свойство материала, но свойство кисти, – так, например, Мартирос Сарьян остается верен армянской гамме, пейзажи каких бы стран ни писал. Мне кажется, в превосходной русской речи Фазиля Искандера живет очень национальная, южная, кавказская интонация. Искандер – прирожденный рассказчик, не в том наипростейшем смысле, что пишет рассказы. Есть выражение, употребляемое чаще всего не слишком одобрительно: «говорит, как пишет». Так вот, Искандер пишет, как говорит. Обратите внимание хотя бы на то, как начинается рассказ, записанный на эту пластинку: «Поговорим просто так. Поговорим о вещах необязательных и потому приятных». И в неспешном повествовании возникает та атмосфера, которая может быть создана только совместными усилиями, только встречными талантами – людей, умеющих говорить и умеющих слушать, готовых внимать доброжелательно и терпеливо, не взрываясь ревнивыми возгласами: «Дайте мне!..», или: «Это что! А вот со мною было!..» Лично мне так и слышится здесь традиция кавказского крестьянского застолья где-нибудь в горском селе, – впрочем, это застолье и у горожан носит именно крестьянский характер, напоминая сотрапезникам, что, как бы далеко ни протянулись их ветви, корни их там, в саду деревенского дома; наполняя их озабоченные души ощущением близости, простой и понятной, как соседство односельчан; возвращая полузабытую радость пристального общения, в котором люди не спешат друг от друга, а не торопясь идут навстречу, и «вещи необязательные» оттого и приятны, что человеку мало необходимого, ему нужно и что-то сверх того... Однако, кажется, я нечаянно подпал под обаяние искандеровской интонации, но поскольку у меня это выходит неизмеримо хуже, чем у него, то я свою речь прекращаю, а вы лучше слушайте самого автора. Хотя, наверное, читая его книги, вы уже слушали и слышали: ведь он пишет, как говорит. Станислав Рассадин, 1980 г. Художник Н. Чернышева Фото Б. Палатника |
melodist / 2021-01-23 20:53:35