5 дней
О сайте45 19 | Д 026773-4 1969, дата записи: 1929-1957 гг. |
Сторона 1. 01 - Аленушка (Слова П.Шубина) 02 - Чужие города (Слова Р.Блох и А.Вертинского) 03 - Над розовым морем (Слова Г.Иванова) 04 - Прощальный ужин (Слова А.Вертинского) 05 - Мадам, уже падают листья (Слова А.Вертинского) 06 - Доченьки (Слова А.Вертинского) Музыка А.Вертинского, Музыка А.Вертинского и С.Ермола (2, 3) М.Брохес (ф-но) Запись из концертных залов 1953-1957 годов. Сторона 2. 01 - В степи Молдаванской (Слова А.Вертинского) 02 - Матросы (Слова Б.Даева) 03 - В синем и далеком океане (Слова А.Вертинского) 04 - Темнеет дорога (Слова А.Ахматовой) 05 - Песенка о жене (Слова А.Вертинского) 06 - Пани Ирэна (Слова А.Вертинского) 07 - Дорогой длинною (Слова К.Подревского) 08 - Марлен (Слова А.Вертинского) Музыка А.Вертинского, музыка Б.Фомина (7) М.Брохес (ф-но). Инструментальный ансамбль (7) Записи 1927-1957 годов "Мелодия", 1970 Всесоюзная студия грамзаписи. Апрелевский ордена Ленина завод грампластинок. ГОСТ 5289-80 |
Первые громкие успехи Александра Вертинского относятся к 1913-1914 годам. Юноша, пытавшийся стать драматическим актером, пробовавший писать стихотворения и рассказы и даже печатавший свои литературные опыты в киевских газетах и журналах, вдруг начал выступать в концертах с песенками собственного сочинения и быстро прославился. Никто не думал тогда, что успех Вертинского окажется длительным. Но постепенно его песенки завоевывали все большую популярность. Перед началом первой мировой войны и в годы войны Вертинский давал уже сольные концерты и гастролировал в крупнейших городах России. Слава его ширилась. Настроения, которыми окрашены были "ариетки" Вертинского, оказывались созвучными настроениям его аудитории. Вертинский был совершенно чужд казенному патриотическому воодушевлению и бодряческому духу, которым пытались заразить своих читателей тогдашние вернопод- данические газеты. Его песни звучали меланходично, томно и мечтательно. Подлинной находкой молодого певца явилась необычная форма "ариетки": маленькие песенки обладали сюжетной законченностью новеллы, сжато и выразительно рассказывали о судьбах сбившихся с пути девушек, о их ненадежных и случаных спутниках, о жестокости больших городов и неизбежности гибели. Мотивы обреченности, покорности судьбе сливались с мечтами о какой-то иной, незнаемой, далекой и красивой жизни. Безрадостной и серой современности противопоставлялась пышная и многоцветная экзотика: "лиловые негры", попугаи, "плачущие по-французски", маленькие креольчики, роскошные яхты и "притоны Сан-Франциско" пленяли воображение слушателей. Пленяла их и манера Вертинского. Он тогда выступал в костюме Пьеро, с набеленным лицом, резко подведенными бровями и умел быть одновременно и грустным, и ироничным, и мечтательным, и насмешливым. Писатель Юрий Олеша впоследствии вспоминал: "Это было оригинально и производило чарующее впечатление". После Октября Вертинский эмигрировал. Это была трагическая ошибка, и очень скоро Вертинский ее осознал. Чувство отрешенности от Родины стало мучительным. Тоска по России, покинутой и недоступной, придали искусству Вертинского небывалую прежде силу, выразительность и глубину. Проникнутые ностальгией песни "Чужие города", "В степи молдаванской", "Молись, кунак" - едва ли не самые лучшие в обширном репертуаре Вертинского. Он превращал в песни стихи известных русских поэтов - А.Блока ("Буйный ветер играет терновником", "В голубой далекой спаленке"), А.Ахматовой ("Темнеет дорога приморского сада", "Сероглазый король"), Г.Иванова ("Над розовым морем вставала луна"), И.Анненского ("Среди миров, в мерцании светил"), С.Есенина ("В том краю, где желтая крапива"), охотно исполнял цыганские романсы ("Дорогой длинною", "Ах, душа моя, мы с тобой не пара"). Что бы ни пел Вертинский, он оставался самим собой, не подчиняясь ни сильной индивидуальности избранного автора, ни традициям того или иного песенного жанра. В каждом из этих миров он находил свой уголок, свои темы, свои краски. Чаще всего он пел свои собственные песни - такие, как "Танго "Магнолия", "Прощальный ужин", "Мадам, уже падают листья". Он давал концерты в Париже и в Варшаве, в Нью-Йорке и в Шанхае. Он пел в концетных залах, во всевозможных кабаре, а в трудные времена - и в ресторанах. Русская эмигрантская публика обычно встречала Вертинского восторженно. Но уже в 1935 году он впервые исполнил песню, которую вся эмиграция восприняла как оскорбление: Проплываем океаны, Бороздим материки И несем в чужые страны Чувство русское тоски... . . . . . . . . . . . . . И пора уже сознаться, Что напрасен дальний путь... Подавляющее большинство эмигрантов тогда еще в этом сознаваться не хотело. Слова Вертинского о покинутой Родине, которая "цветет и зреет, возрожденная в огне, и простит и пожалеет и о вас, и обо мне", были восприняты как предательские. К тому же стало известно, что певец обращался к советским дипломатическим представителям с просьбой разрешить ему возвращение в СССР. Белоэмигрантские газеты объявили Вертинского "большевистским наемником", писали, что он "продался красным". Но Вертинского это не смутило. В годы Великой Отечественной войны он с гордостью и восхищением воспевал героизм советских солдат, а в 1943 году ему разрешено было вернуться на Родину. Начался новый, вероятно, самый счастливый период концертной деятельности Вертинского. С изумлением он убедился в том, что Родина его не забыла, что пока он вел горестную, скитальческую жизнь за рубежом, его песни в старых граммофонных записях продолжали звучать. Пришло время новой славы Вертинского, время концертов в переполненных залах, нового удивительного знакомства с отечеством: нередко ему доводилось выступать в огромных городах, которых не было на карте в тот год, когда он покидал Россию. Новый мир, ранее ему неизвестный, восторженно принимал певца. По собственным словам, он ощутил себя "птицей, что устала петь в чужом краю и, вернувшись, вдруг узнала родину свою". Даже самых искушенных слушателей Вертинский восхищал законченностью отделки каждой песни, виртуозностью и элегантной лаконичностью ее интонационной и пластической партитуры. Ныне сохранился в записях только голос Вертинского, и навсегда исчезло его уникальное пластическое мастерство. Голос теперь как бы отделился от фигуры артиста, высокой, гибкой, от его длинных выразительных рук, от его лица - надменного или нежного, саркастического или трагического. Сегодняшние слушатели должны будут поверить нам на слово, что вся внешняя форма выступлений Вертинского являла собой воплощение м своего рода квинтэссенцию артистичности, что он умел одним движением руки - резким и быстрым - вдруг показать всего человека, рукой "сыграть" гнев, презрение, гордость, покорность судьбе. Но тем не менее искусство Вертинского живет и будет жить в модуляциях голоса - насмешливого или надменного, капризного или холодного, льющегося легко и плавно и вдруг переходящего в резко скандированный речитатив, то нежного, то ирончного, то простодушно-веселого, бравого, удалого, но всегда, неизменно блестяще отшлифованного, восхищающего высокой поэтичностью фразировки и почти неправдоподобной легкостью самых рискованных контрастов и переходов. В этом умении будто шутя играть сменой настроений, легко балансировать между кокетливой позой и естественностью осанки, между искусственностью манеры и подлинностью искусства - весь Вертинский, все обаяние его грациозного дара. К.РУДНИЦКИЙ |
Всесоюзная студия грамзаписи ГОСТ 5289-68 |
Ленинградский завод грампластинок, 1969 |
Ленинградский завод грампластинок ГОСТ 5289-68. Сторона 1 |