Марк ПРУДКИН: Творческий портрет:

English

Авторизация

№

Альбомы Комментарии Коллекция Произведения Этикетки Конверты Указатель Публикации Участники Форум

2 дня

О сайте

Марк ПРУДКИН: Творческий портрет:

М40 47599 004

1987

Alder / 2013-01-05 11:02:38 / Редакция № 5: 2015-11-10 17:30:26

Фрагменты спектаклей: Последняя жертва (А. Островский) - Дульчин; Анна Каренина (Л. Толстой) - Каренин; Дядюшкин сон (Ф. Достоевский) - Князь К.; Бал при свечах (по роману М. Булгакова «Мастер и Маргарита») - Понтий Пилат; На всякого мудреца довольно простоты (А. Островский) - Крутицкий; Лебединая песня (А. Чехов) - Старый актер.
Записи комментирует М. Прудкин. Составитель Е. Резникова

Alder / 2013-01-05 11:02:38

Марк Исаакович Прудкин записал вторую пластинку, в которой собраны в основном работы актера последних лет, работы, сделанные им в театре, на телевидении и радио. Кое-что тут надо, вероятно, прокомментировать, и чуть позднее я сделаю это. Но сначала хочется сказать несколько слов о самом «феномене Прудкина» в современном искусстве. Как. очевидно, знает слушатель, Прудкин родился я 1898 году, он ровесник Художественного театра, и — вместе с театром — он в преддверии большого юбилея — девяностолетия. Творческая жизнь артиста растянулась практически в границах всего двадцатого века. Прудкин пришел в театр до революции, очень быстро выдвинулся во Второй студии, в середине 20-х годов он уже был партнером Станиславского в «Горе от ума», а потом блистал в знаменитом ансамбле «Дней Турбинных», а потом покорял Москву в «Женитьбе Фигаро». Эпоха 30-х годов началась для него с толстовского спектакля «Воскресение», где он играл острохарактерную роль прокурора Бреве. Затем «Анна Каренина», в которой Прудкин играл Вронского, а позже еще и Каренина. Менялись эстетические вкусы, в жизнь входили новые актерские поколения, а Прудкин сохранял завидную творческую подвижность. Он ни под кого не подлаживался, не стремился попасть в тон и масть. Он оставался самим собой, но открывал в себе новые возможности актерского развития. В 40-е годы он блеснул в «Глубокой разведке» А. Крона; в роли Мехтиага был явлен сплав острой комедийности и точной характерности, сплав, который предвещал в какой-то степени роли, сыгранные артистом через несколько десятилетий. По сути дела, Прудкин в конце 50-х годов открылся заново в «Братьях Карамазовых» Достоевского. Тут выяснилось, что в составе его дарования есть не только легкость или острая характерность. В сладострастнике Федоре Павловиче Карамазове Прудкин предъявил высшие актерские возможности: он сумел сыграть, если так можно сказать, идею жизни человека. Боже мой, сколько ж было намешано в этом старике, какой гнусности, грязи и вместе с там боли, страдания, жизни как она есть. Стало ясно, что Прудкину недодано театром. «Додавать» стали, к сожалению, много лет спустя; Только в «Иванове», поставленном в середине 70-х годов О. Н. Ефремовым, попытались использовать этот богатейшее разработанный актерский и человеческий аппарат: его Шабельский был едва ли не высшей, а на мой вкус, просто высшей, человеческой точкой того спектакля. Чеховская ненависть к ярлыкам, к попыткам разделить людей на ангелов, подлецов и шутов, нашла в актере Прудкине смелого поборника. Человек как он есть — вот формула Прудкина, его искусства, которое он выработал, если хотите, выстрадал за семьдесят лет своего служения сцене. Говорю выстрадал, потому что были годы, и даже десятилетия, когда Прудкин в театре играл очень мало. Может быть, поэтому сегодня мы говорим о «феномене Прудкина». Не растраченный жар души позволил ему а 80-е годы, разменяв девятый десяток, совершить еще одну «попытку полета». Он осваивается на телевидении, которое, казалось, только и дожидалось актера с такой поразительной органикой существования. Он осваивается на Малой сцене МХАТа, где начала экспериментировать мхатовская молодежь. В каком-то смысле он моложе этой молодежи! Во всяком случае, его Понтий Пилат, сыгранный в спектакле «Бал при свечах» (его поставил по роману М. Булгакова «Мастер и Маргарита» режиссер В. М. Прудкин), понят во всей глубине и сложности этого булгаковского создания. Но, пожалуй, наиболее впечатляющим успехом старейшего артиста стал его Князь в «Дядюшкином сне», двухсерийном телефильме (1983 г.). Тут, как в фокусе, сошлись все линии актерской судьбы Прудкина, его дар театральности и предельной естественности, его удивительные глаза, которые действительно являют душу артиста. Поскольку вам предстоит услышать сцену из этого фильма, то попробую обогатить слуховое восприятие описанием того, как играл Прудкин эту роль Достоевского и какие уроки можно всем нам извлечь из этой работы мастера. Старого князя-сластолюбца конце 20-х годов гениально играл на мхатовской сцене товарищ, Прудкина Н. П. Хмелев. Прудкин тогда стариков не играл, он играл, как уже было сказано, счастливых любовников и удачливых красавцев. Более чем через полвека он воплотил странного героя Достоевского, привидившегося писателю в каторжной семипалатинской глуши. Прудкин видит своего героя не только изнутри возраста, никому из нас недоступного. Он играет с непостижимым чувством дистанции к этому возрасту, к факту угасающего сознания, заторможенной вывихнутой речи, исчезающего смысла. Встреча детства и старости, цветения и тлена, Зины и Князя — встреча жизни со смертью. Вот что разгадано в комической повести о похождениях богатого рамолитика. С жутковатым чувством мы следили за послед¬ним актом угасания жизни. Прудкин передавал эти неуловимые, как в детстве, перепады эмоций, волны, набeгaющие из глубины памяти. Путаются и плывут имена, времена и даты. Торчат в сознании обломки старых анекдотов. Впервые ощупывается земля под ногами, как в детстве. Впервые, как в детстве, составляются, сочиняются, одолеваются слова и фразы. Высказать мысль — как гору перейти. Спазмы памяти, пытающейся вновь ощутить и взволноваться женской красотой. Ликующий, чудовищный, очаровательный, скульптурно вылепленный маразм. Тем сильнее Прудкин играл миг прозрения, просветления, тот миг, ради которого была сыграна эта роль, ради которого, как выяснилось, может быть, и вся повесть написана. Эта горящая глава мордамовских летописей была обставлена по всем канонам провинциальной театральности. Вспышка последнего чувства старика, подлая невинность цепкой девочки, воспаленный подсматривающий глаз дурака из-за кулис, пошлость гадость, унижение беспримерное, и над всем этим, поверх всего этого — потрясающий вопль князя — Прудкина, На наших глазах происходит чудо реанимации. По-русски говоря, душа возвращается, жизнь, страдание, слезы, любовь. И сколько ж тут переливов и оттенков в одной этой фразе: «Я только теперь начинаю жить». Сколько печали по непрожитому, недожитому, неоплаканному. Сколько детской обиды. Жизнь проиграна, и судорогой сводит лицо, кожурой сползает пошлость с ряженой куклы, и мы потрясаемся вместе со стариком, которому обманчиво сверкнул последний луч надежды. «Я тогда думал, что всё будет лучше, чем оно потом было... А теперь, я даже не знаю, что теперь». И как задрожали мешки под глазами, как, взволновались старческие руки в перстнях, как затуманились влагой два голубых выцветших озерца восхищенных глаз. Вдруг (любимое слово Достоевского) остался человек как он есть, наедине с собою, с жизнью своей и смертью. А потом успокоение, обрастание привычной защитной корою. Сон. Тлен. Распад. Когда спрашивают теперь, что такое характерный артист, можно посоветовать - посмотрите Прудкина в князе.
Когда интересуются, что такое школа Художественного театра, повторим — смотрите Прудкина в князе. И не только смотрите, но и слушайте; какую-то очень важную и глубокую интонацию этой важнейшей роли артиста последних лет удалось, мне кажется, передать и в записи на этой пластинке.
Л. Толстой, А. Чехов, Ф. Достоевский, М. Булгаков — в этих мирах актер освоился, как в родном доме. В свой дом он приглашает войти и нас с вами.

А. Смелянский

Оледжио / 2013-09-14 20:18:09