5 дней
О сайте
18 5 | С60 27401 006 1988, дата записи: 1988 |
admin / 2012-11-23 07:52:13 / Редакция № 8: 2024-11-18 05:52:46
| Стихи и песни в исполнении автора Сторона 1 ПЕСНИ Предательство — 2.27 Брусника — 1.35 Перелетные ангелы — 3.24 На материк — 1.50 Индийский океан — 3.12 Эгейское море — 1.57 Песня о дороге — 2.03 Новодевичий монастырь — 4.00 Сторона 2 — 18.03 СТИХИ И ПЕСНИ Два Гоголя Переделкино Рембрандт Чистые пруды Шалея от отчаяния Соловки Карамзин Петр III На Комаровском кладбище Дворец Трезини Михаил Кане, пение (1, 4, 10), гитара (2 — 8, 10, 14, 16, 18) Владимир Николаев, гитара (1 — 10, 12, 16, 18) Звукорежиссеры: Г. Любимов, М. Крыжановский. Редактор В. Заветный. Художник А. Васильченко. Фото М. Юма «В ПОЛЕТ СВОЙ ДАЛЬНИЙ...» Не было почти ни одной статьи или заметки о творчестве поэта Александра Городницкого, где бы не говорилось, что он к тому же ученый, морской геолог, доктор наук, заведующий лабораторией: вот, дескать, у человека столь серьезная профессия, а он успевает сочинять и песни, и стихи — да еще какие! Достаточно назвать «Атлантов», «Над Канадой», «Донской монастырь»,— эти произведения вошли в первый диск Александра Городницкого «Атланты». А в новой пластинке есть истинно народная песня «На материк». Я сам слышал не раз горячие уверения, что эту песню, задолго до того, как Городницкий взялся за перо, уже пели в Магадане или Норильске, в отдаленных краях «невеселых дел». Между тем автор пластинки не дважды, а трижды профессионал. Он еще и тонкий, глубокий историк. Когда-то о Карамзине говорили, что, прославившись «Письмами русского путешественника», он после заменил перемещение в пространстве путешествиями во времени и отправился в древние века за «Историей Государства Российского». Городницкий странствий не прекращает: у него и деревянные северные города, и «голубой океан Индийский», и «остров Хиос, остров Самос, остров Родос». «Все дорога, дорога, дорога...» Однако горы, тундра, океан — не только и не столько география, сколько история,— над тундрой «тяжелые крылья поют», оттуда «идет последний караван». Греческие острова — «человечества цветная колыбель». В стихах и песнях Александра Городницкого свободно размещаются сотни, тысячи, случается, и миллионы лет. Сначала — хребты, скалы, древние плиты: «все временно — рептилии и люди. Что прежде них и после? — Пустота». Прошлое начинается с геологии, неторопливой истории планеты. Вслед за этим — античные образы, Испания Сервантеса, но более всего, конечно, родная старина. Московская Русь представлена и юродивым, основателем «преславной плеяды крикунов», и восьмилетним Соловецким восстанием («осуждаем вас, монахи, осуждаем»). Затем XVIII век — Петр Великий, дворец Трезини, Петр III. В XIX столетии — Пушкин, декабристы, народовольцы, стреляющие в царя, «Постоялые дворы — аэропорты девятнадцатого века», в начале XX столетия — первый авиатор Уточкин: Петербург, Петроград, «отчизна моя — Ленинград, российских провинций столица...» Приближаются наши дни — и снова Москва, с ее двумя памятниками Гоголю, «двумя обликами одной литературы», Чистыми прудами, Донским и Новодевичьим монастырями, откуда песни уводят нас на военные поля под Москвой, под Орлом, на Колымскую трассу, «на материк». Из миллионолетних далей мы возвращаемся к исходу восьмидесятых годов нашего века. Символично, что в родном городе поэта, на Стрелке Васильевского острова, где он родился, расположились рядом два института, не чуждых, близких поэту и ученому Городницкому: Институт геохронологии докембрия, где счет идет на сотни миллионов лет,— и Пушкинский дом Академии наук с рукописями Булгакова, Кантемира, Лермонтова, Аввакума... Но тут-то открывается, что для Городницкого истории, собственно говоря, как бы и не было: существует некий поэтический циркуль, чья ножка постоянно вонзается в сегодняшнее, в уходящий двадцатый век, круги же свободно витают на каких угодно дистанциях — «мимо Сциллы и Харибды, мимо Трои, мимо детства моего и твоего». Некоторые историки возражают, когда им доказывают, что сами они тоже люди определенной эпохи, и что этот факт обязательно должен отразиться на их взглядах, концепциях. Историки обижаются и стараются отстоять свою объективность от «слишком современных» субъективных эмоций. Меж тем — зря обижаются: поэзия, которая субъективна «по определению», которая свободно и прихотливо пропускает через поэтическую личность любой век и тысячелетие,— она ведь по-своему стремится к той же цели, что и ученые, и не уступит почтенной науке в добывании истины. Однако, чтобы не засохнуть, не обмануть самих себя, и ученым, и читателям, думаем, не грех поучиться у поэта: разумеется, не стихотворному мастерству, тут дело не в таланте («историками делаются,— поэтами рождаются»). Не грех заразиться смелостью, высокой субъективностью, откровением, стремлением к нравственным оценкам, к настоящей радости и «злой тоске». Не дело поэта расцвечивать иллюстративными подробностями, как Соловки держались против царя всея Руси,— дело поэта печалиться, размышляя о кровавом столкновении двух непримиримых правд,— у мятежных монахов своя, у государя — своя. Поэт знает, что Петр III ничтожен,— «он» «играет на скрипке, государство уходит из рук», что новые руки, которые приберут это государство,— более сильные и умелые, но назавтра имя этого «одинокого и хлипкого» монарха возьмет себе Пугачев, и оно станет грозным знаменем крестьянской войны. Враги, кровь, борьба — неизбежный спутник любого раздела мировой истории, присутствующие на любой странице учебника, и вдруг поражающие своей смелостью слова: «И в горло нож вонзает Брут, а под Тезеем берег крут, и хочется довериться врагу». Нельзя довериться,— но хочется: вот — история человечества! Нельзя жить без веры. Поэзия оказывается одним из сильнейших, вернейших способов соединения времен, геологической разведкой, открывающей нравственные сокровища во всех эрах и эпохах. За этой добычей, над тундрой, океаном, над тысячелетиями, поэт снова и снова пускается «в полет свой дальний...». Н. Эйдельман |
mvaleryi / 2018-08-08 11:48:32 / Редакция № 1: 2021-12-28 16:39:23
